Болеслав Лесьмян: Запоздалое признание

Тот орал: «А ну-ка, сдохни!» – а другой: «В порядке!»
Это пляска до улежки, пляска до покатки!

Так умаяли девицу в диком поединке,
Что погибли в одноразье обе половинки.

«Закопаем на погосте мы и ту, и эту:
Вместе прыгали по свету – и уйдут со свету.

Закопаем на погосте – и приветец девке:
Будет правке – отходная, отходная – левке».

Ей одна была могила, но два разных гроба.
Эхом охнула округа – заплясали оба!

Оба сыты, оба пляшут, да с разгульной страстью,
То и дело разеваясь незабитой пастью.

Скачут, будто захотели вырыгнуть погадку, —
На присядку, на закрутку, снова на присядку!

Даже смерть пошла поскоком в пляске двоегробой,
Даже старое кладбище екает утробой!

Безначальным, бесконечным проносились кругом,
Аж подземные глубины гукали под лугом!

В голове Свидримидриги мутно от усилья,
Словно вихрем нашвырнуло на ветрячьи крылья!

И повыдуло им память с первого повева,
Где на белом свете право, где на свете лево, —

И в каком гробу какие скачут полмолодки,
И кому какие милы для любовной сходки.

Так перхает в очи тьмою вихорь-торопыга,
Что не знают, кто Свидрига, кто из них Мидрига.

Отворяется им смерти черная хорома:
«Будет вам по домовине, будете как дома!

Вон таращится загробье глазом, ровно зевом:
Для тебя, Свидрига, – правым, для Мидриги – левым!»

И попадав на коленки, заплясали живо
На коленках, на коленках – прямо у обрыва.

А потом – на четвереньках, а потом – на пузе,
Дружка дружку обнимая, а потом валтузя.

И свихрились в домовины, как ненужный сметок,
Да блеснули из пучины высверком подметок!

Как-то вишню в саду у владыки
Озарили закатные блики —
И узрел ее, полную жаром,
И поддался погибельным чарам.

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

«Поклоняются люди и птицам,
Поклоняются звезд вереницам —
Я в тебя буду веровать свято,
Вишня, вишня! Сестрица заката!»

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

«Пронижи мне, о зорькая зорька,
Мою душу, где буйно и горько…
Здесь во саде – затишья затишней…»
И устами тянулся за вишней.

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

И тянулся он к скорби заклятой,
Каменел он, безумьем объятый,
И не знал, что не дни и недели,
А столетья над ним пролетели.

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

Обрела через то целованье
Вишня присное существованье
И, в укроме из листьев блистая,
Пламенела, навек молодая.

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

Расточился он облачком мрака,
По себе не оставив ни знака, —
Лишь уста, что ее целовали,
В безмятежном саду вековали.

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

И ей песенку пели из ночи:
«Чтобы грезить, нам надобны очи,
Но какой бы ни жили судьбою,
Мы навеки пребудем с тобою».

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

Шли девицы, юны и пригожи,
И дивились, к чему и почто же.
«Бы, уста, если жаждой томимы, —
Разве вас напоить не могли мы?»

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

«А могли б не одной вы девице
Дать любовь, без которой крушится!
Что за хворь прикрутила вас путой
К этой вишне, от сока раздутой?»

Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!

Ходит по лесу губница, тонкая, как пилы,
Да молодчиков чарует чарами могилы.

Углядела паренечка где-то средь долины:
«Тебя алчу, сон единый – диный-мой-единый!

Припасла я поцелуев для моей голубы,
Будут блески, недоблески – и стальные зубы!

Зачаруйся, как посмотришь на мою улыбку,
Обоснись моими снами – снами невпросыпку!

Ляг в ромашки головою, головою в маки,
Ляг со мной на знойном зное – и в лесном полмраке!»

«Загорятся мои ласки огненным раскалом,
Поцелую поцелуем свеку небывалым!