Болеслав Лесьмян - Запоздалое признание

«Ты сожги ее там, где явился я деве,
Где сновал твою долю еще не во гневе.
Кто же деву сыскал средь твоих упований?
Кто напухлил ей губы и выснежил длани?
Божествея из радуг безумием духа —
Кто ей имя твое наговаривал в ухо?

Кто учил ее впрок и любви, и печали?
Ты и в лес не вшагнул – а тебя уже ждали.
А теперь предпочел ты разгребывать в гробе,
Что тебе насудьбилось в павлиньей утробе.
Ты, поземыш, на Бога хотел покуситься!
Только Бог отлетел! – И погибла девица!» —
Жизнь и смерть оглядел он в холодном защуре —
И пропал! – И безбожье осталось в лазури!
И павлиньи подвывы – и тишь без раздыма…
А кто зрел эту тишь – убедился, что зрима.
И Джанада глядел на останки девичьи
И подумал: «Девичьи рука и обличье…»
И подумал вдогонку: «Ее – это тело.

Где ж теперь это время, что прежде летело?
Сколько ж надобно было любви и тревоги,
Чтобы деву утратить на полудороге?
Сколько надобно Божьего, сколько павлинья,
Чтобы в мороке сталось такое бесчинье?
Если б тело пернатое Бог не подкинул,
Только Бога сразил бы я! Бог бы и сгинул!
А теперь не пойму – так склубились две дали, —
Умерла за Него, умерла за себя ли?
Так два кружева этих сплелись перед взором,
Что погибель – ошибкой, а та – приговором!»
И не ведал Джананда в раскаяньи строгом,
Был ли Бог тот павлином, девица ли – Богом,
И стрелы острие наводили лукаво —
Или пав не без Бога? – Иль Бог не без пава? —
И пришло это все – из каких судьбоделен,
Кто тут любит – кто гибнет – и кем он застрелен.

Прозияли две бездны: жизнь иная ждала там, —
И мы падали в обе… Ибо день был крылатым.

В день сей не было смерти и смешавшихся с тенью,
И плылось беспреградно по раздумий ручьенью…

Ты хранила молчанье – но сказалась без слова.
Он явился нежданно… Зашумела дуброва.

Неказистый и чахлый… Уязвляемый терном.
На колена мы пали – где нашелся затвор нам.

Где нашелся затвор нам – там, где паводком – росы.
И давались мы диву, что является – босый.

И нищали покорно – мы и наши испуги.
Он же – смотрит и смотрит… Зачуднело в округе…

И открылось внезапно! – И что в этом – потреба!
И что можно – без счастья… И что можно – без неба…

Умаляться любовью, изнебыть без остатка.
Это было – ответом, и пропала – загадка.

И молчали – оттуда – мы молчаньями всеми,
Мир же снова стал миром… Плыло по небу время.

И держала ты время за былинку, за корни…
Он же – смотрит и смотрит… И чело его – в терне.

Там, на опушке, где укромья
Под стражу вороном взяты,
Катали снеговые комья,
Катали комья пустоты…

Снабдили шапочкой неловкой,
Бока проранили клюкой,
А после молвили с издевкой:
«Коль вмоготу – живи такой!»

И жил убогонький, безлицый…
Когда же – для меня врасплох —
К нему с мольбой слетелись птицы,
Я осознал, что это – бог…

И ветром обнятый с налета,
Огнем очей пленив сосну,
Блазнил неведеньем про все то,
Что есть во мне и в чем тону.

Единосущ бельмастой вьюге,
Он был владыкою, впершись
В лощины, долы да яруги
Глазами, видящими высь!

Когда ж у солнца взял сполохи
И путь в ничто заяснил мне,
Открылось все, до самой крохи —
И я уверовал вдвойне!

В закомаре подземной, где ложе из досок,
А над ним пустота с каждым часом несметней,
Как-то ночью всевечной, для смертного – летней,
Зажужжал как бы смерти глухой предголосок.

Это попросту пчелы, обсевки заката,
Откружились от жизни – к погибельным ульям!
Так искрятся нездешьем, зудятся разгульем,
Что несносно во тьме их витучее злато.

И умерший свои распашные зеницы
Прикрывает от блеска ощепком ладони.
Тени кучатся вместе, совместно долдоня:
«Это пчелы! Я вспомнил – нельзя ошибиться!»

И былое открылось кровавым расчесом…
Благодарны за память о прожитом лихе —
И безбытностью смотрят в приблудные вспыхи,
Что бесстрашно резвятся у смерти под носом.

И хотят улыбнуться, минувшего ради,
Но навеки запрели в своих горевищах,
Златолетные блески зазорны для нищих —
И теряются в их безответной шараде…