Джон Китс - Эндимион

Какое горе завывает в уши
Ему теперь, когда достигло цели
Его сознанье? То, что и доселе:
Се — чувство одиночества. Не видит
Он небо, и река в него не внидет,
Не видит он пригорков и равнины,
Не видит он цветочной пестрядины
И облаков, что, как слоновье стадо,
Бредут на западе; ему не надо
Травы прохладной и струи воздушной,
Но тешиться готов он болью душной,
Ей уделяя времени без счёта.
Иль вправду на земле ему охота
Чертить копьем фигурки втихомолку?
«Нет! — он воскликнул. — Что мне в этом толку?»
«Нет!» — повторило эхо многократно.
Он тут же встал и заспешил обратно,
В придел алтарный, к статуе Дианы.
Надежду он лелеял беспрестанно,
Что от неё дождётся он подмоги.
Вошёл; не задержался на пороге;
И молвил ей: «Владычица благая
Лесов и рек — от края и до края
Со стрелами и луком где ты, дева,
Охотишься? Лесная Королева,
Ужели ветер щёк твоих нежнее?
Где крики нимф ты слушаешь? Скорее
Скажи, скажи мне, где он серебрится,
Твой полумесяц? Ах, никто упиться
Свободою полней тебя не сможет!
Угрюмство — красоты твоей не гложет.
Ты видишь в зелени пространство наше
И с каждым днём становишься всё краше,
И если ты его считаешь раем,
То как не любоваться этим краем
Мне, смертному? Грызёт меня горящий
В моей груди огонь непреходящий.
Дай сбить его зефиром, словно веткой!
Язык мой домом бредит. С хворью едкой
Расстаться дай в источнике студёном;
Ничтожный мир мне слух терзает звоном.
Так дай услышать голос коноплянки!
Густой туман клубится спозаранку.
Пошли лучи небесные куртине!
Ты икры и лодыжки моешь ныне?
Лицо прохладной влаге подставляешь?
Ты ягодами жажду утоляешь?
Я жажду утолил бы тем же соком!
Меня во сне ты слышишь неглубоком?
Хочу и я, как ты, в цветах забыться;
О, как мне тягостно здесь находиться!
Неси домой из чуждого предела!»

Уже мечта судьбу преодолела,
Упорная вернулась тишина.
Там, обжигая, словно пламена,
Жестокий холод плиты источали.
Эндимион глядел на них в печали,
Но вскоре улыбнулся: даже ива
От близости реки не столь счастлива,
Как он был счастлив, удивлённым взглядом
Цветы и листья обнаружив рядом,
Венки из мирта; сладкая прохлада
Упруго разлилась по анфиладам,
По всем углам; и Флора ликовала,
И в росте прибавляла небывало
Под шёпот нарождавшихся растений;
Так море за черту своих владений
Несёт волну; над роковым раздольем
Играет пена с праздным своевольем,
Кипя на гребнях цвета изумруда.

Эндимион торопится оттуда,
И он волненья чувствует прилив.
В руках — цветы. Однако, тороплив,
Момента не заметил он сначала,
Как сердце в такт напеву застучало.
Завороженный музыкою сладкой,
Он двинулся на цыпочках, украдкой.
Восточный ветер чары Ариона
Столь тихо не доносит с небосклона
В Атлантику; столь нежно и Зефиру
Не рассказать восторженному миру
Над морем Ионическим, Тирренским
Того, что молвит лира Аполлона.

Кто любит, но живёт уединённо,
Тот убивает музыку. Любовь
Так радости тревожит вновь и вновь,
И так всепожирающее пламя
Всё нежное, взлелеянное нами,
Уничтожает всюду без изъятья.
Блаженство превращается в проклятье.
Да, полусчастье жалко и мизерно
В сравнении с блаженством. Столь же скверно
В ушах Карийца музыка звучала:
То небеса с душой она венчала,
То опаляла душу, как геенна.

Сорвался бы он в бездну непременно,
Когда б, как прежде, проводник небесный
Под свод бы не отвёл его древесный,
Под миртовые ветви; гимн распевный,
Бесшумно, точно дождичек полдневный,
Зашелестел вокруг его беседки.
Когда закат пробился через ветки,
Заметил свет Эндимион. Откуда?
Он по аллеям заспешил и — чудо! —
Увидел купидонов; сладкий сон
Их плотно окружал со всех сторон.

И лабиринтов минул он премного,
Пока не привела его дорога
В лесной шатёр. Курились фимиамы,
И нежные внутри звучали гаммы.
И подсмотрел наш странник тихомолком:
На ложе, что покрыто было шёлком,
Спал юноша какой-то неизвестный.
Не описать, каков он был, чудесный:
Употребленье слова или вздоха
Подобной цели отвечает плохо.
Желтея, словно персик, одеяло
И ниспадало, и приоткрывало
Густые кудри, как у Аполлона.
На шею, грудь — на ласковое лоно —
Они спускались; также кто угодно
Лодыжки и колени мог свободно
Увидеть; преклонил он на ладошку
Лицо своё и алый рот немножко
Открыл, во сне забывшись, — утро юга
Так открывает розы. Были туго
Венцом вокруг чела его обвиты
Четыре лилии. Как люди свиты,
Виясь, побеги вкруг него теснились;
Растения блестели и лоснились.
Тянулся плющ и покрывал он тенью
Там чернокожих ягодок вкрапленья,
И выставляла жимолость упорно
Свои цветки, похожие на горны.
Вьюнки сверкали в вазах полосатых.
И зелень, шелестя на крышных скатах,
Сползала на ближайшие газоны.
В безмолвии стояли купидоны.
Один заботился о том, чтоб лира
Спала и не тревожила эфира,
И крылышки всё прижимал он к струнам.
Второй склонялся над красавцем юным,
Помахивая веточкой ивовой.
А третий, самый резвый и бедовый,
С фиалками взлетел под верх шатровый,
И улыбнулся, и движеньем точным
Он обдал спящего дождём цветочным.