Джон Китс - Эндимион

Погоревать об этом
Во имя правды — мог бы только тот,
В ком эта страсть великая живёт.
Случилось это вдавне, а не ныне.
Об этом лесу нашептал в кручине
Пещерный ветер. Лес поведал в дрёме
Всё это озеру, когда в истоме
Поэт у опрокинутого неба
Скитался в поисках кумирни Феба.
Он в озере купался с наслажденьем
И вышел, и, охвачен вдохновеньем,
Он дал напеву полную свободу,
Он пел неравнодушному народу,
И, слушая легенду, стар и мал
Поэту с наслаждением внимал.
Внимают ей и звёзды-часовые.
Кто эти строки слушает живые,
Судить себя обязан без боязни,
Чтоб сердцу не сгореть от худшей казни,
От ужаса, что поздно или рано
Оно добычей станет урагана.
Здесь голос посторонний не витает,
Здесь голос посторонний пропадает,
Он тает эхом — тает, уходящий…
Красавицею был покинут спящий
Эндимион. — Он спит и видит сны. —
Таков обычай бурной глубины.

Он пробудился от безмерной боли:
То горе той, что не было здесь боле,
Его не оставляло. И в печали
Он сел на край постели. Что же дале?
Главу понурив, он почуял вскоре,
Что снова одинок в беде и в горе.
Любви безумье он познал вполне.
Стонал, как лев в неволе, в западне.
Но против звёзд, застывших в осужденье,
Вести грубоголосое сраженье
Устал — устал и ныне хочет мира.
Эолова в душе играет лира.
И страсти пролетают стороной.
Он хочет меланхолии одной.
Не пьёт он удовольствие из кубка.
Любовь отныне — скромная голубка.
И омрачил он светлое чело,
И встал с постели — вяло, тяжело.
Он замечал небрежно и вполглаза
Такое, что смутить могло бы сразу
И змей Алекто; слышал еле-еле
Он песню, что была на самом деле
Прекраснее мелодии Гермеса;
Но вдруг увидел, выходя из леса,
Огромный грот; высокие аркады
Жемчужин украшали мириады,
И раковины, витые с манером,
Все разные — и формой, и размером.
И было там убежище от шторма:
Для брачных игр и в поисках прокорма
Киты сходились там. В ручьях глубоких
Пыхтела тьма существ зеленобоких.
И вот он сел среди чудес прохладных
И вспомнил в размышленьях безотрадных
Всё прожитое — с самого начала
До дня, когда толпа его венчала
На трон пастуший; встал перед глазами
Дворец его, что окружён лесами;
И вспомнил он пиры в огромном зале,
Всех девушек, что там перебывали,
И всех друзей, и всех соседей местных,
Что жительствовали в лесах окрестных.
И вспомнил он решительные планы:
Перенести пастушеские кланы
В век золотой; и вспомнил праздник Пана,
И скорбь сестры; и все припомнил страны,
Что видел до сошествия на землю,
Пока любовь, кипя и всеобъемля,
Его не охватила. — «Ах, не след
Тому, в чём удивительного нет,
Дивиться доле. Я до сердцевины
Ей в душу вник, а прочие глубины —
Мелки; увы, духовность — умерла.
На месте том сегодня — тук, зола,
В которых, корни укрепив земные,
Плоды я воздымаю золотые
Поближе к небу. Свет, который сможет
Столь ярким быть, что зренье уничтожит
Орлов Олимпа, — как неразбериха
В родне хаоса, темен. Тихо! Тихо!
Здесь раковины мысли повторяют?
Иль мысли — звуки? Тают, умирают,
Сошли на нет… Чу!» — Он подставил ухо,
И здесь гуденье донеслось до слуха.
Оно росло; и вдруг из-под земли
Ударили фонтаны невдали.
И в два потока, шумных и туманных,
На скоростях безумных, ураганных,
Они, шипя, ушли в кремнистый свод,
Затем, упав с немыслимых высот,
Рванула вниз отчаянная влага,
Как два гонца, которым лишь полшага
Осталось до победы… Струи пали
И буйно меж камнями запетляли.
Следил Эндимион — как два ребёнка,
Ручьи бежали звонко, вперегонку, —
Следил, следил — и отвлекался в думах
От разрешенья тайн своих угрюмых.
Он думал о блаженстве прежних дней…
Но что это? Музы?ка всё сильней
Сбивает с мысли. Что? Зачем? Откуда?
Так древо шепчет, родом не отсюда,
Не из пещеры. Словно заклинанье:

«Что, Аретуза, боязливой ланью
От ласк моих бежишь? Зачем, Диана,
Её мольбе внимаешь ты? Вкруг стана
Её кружусь, стараюсь так и эдак,
Чтоб рухнула в источник напоследок.
С журчанием бегу по коже гладкой,
Меж губ её и век теку украдкой.
Ласкал я локон солнечноволосый,
Стекал я долу, покидая косы,
Я ручейками любящими крался,
Я на плечах лилейных задержался,
Я груди соблазнял, и соблазнялся,
И соблазнился! — Ныне при скольженье
Дается с болью каждое движенье.
Стой! Пощади! Давай побудем ныне
С тобою на цветочной луговине,
Где был пленен я». — «Прочь! Иль, бог ужасный,
По воле госпожи моей прекрасной
Твои ключи умрут. Не надо лжи!
Откуда только силы, подскажи,
Я набралась, Алфей, для обольщенья?
Уйди, уйди, не приводи в смущенье
Желаний сокровенных. Если, милый,
Склоню я волю перед этой силой,
Произойдёт великое несчастье.
О, Ореада! Если б те же страсти
Тебя терзали, нынче ж, не горюя,
Преступницей бы стала я. Горю я
И содрогаюсь. — Ах, отхлынь, теченье!
Алфей! Очарователь! Завершенье
Я в чувстве каждом прежде замечала.
Река незамутненная журчала,
Дышали бризы, фрукты созревали.
Я струй твоих коснулась; омывали
Они меня предательски; и с кровью
Неладное соделалось. Любовью
Зовёшь ты это? Гадко, нету мочи!
Боюсь, что боле не сомкну я очи
Под песенки дрозда. О, душный страх!
Уйди!» — «Как мягко отчитала — ах! —
Меня ты, Аретуза! Брег тенистый
Покинув, опустись в поток мой чистый,
Отдайся чувству и не бойся гнева
Богов сердитых, ибо к нам, о дева,
Другие боги тут же прилетят
И крыльями закроют, защитят.
На вздохи, что роняешь ты так тяжко,
Бальзам росы позволь пролить, бедняжка!
Не бойся, нимфа: страсти — не обуза.
Сама Диана страждет, Аретуза!
Так осчастливь! Мы из пещеры сонной
Взлетим на небеса, в предел бездонный.
Я покажу тебе морской простор
И мой источник, скрытый с давних пор
Вблизи лесов Аркадии счастливой,
И мой поток, холодный и бурливый,
У мшистых скал. Где зелень всходит бурно,
Во тьме, скромней изгнанника-Сатурна,
Люблю бродить. На чудных островах
Вкушаю мёд. О, сколько же в цветах
Роится пчёлок, дева, — мириады!
Ты лучший мёд отведаешь, наяда!
Там летними ночами воскуренья
Окутывали б наши сновиденья…
Довольно, впрочем, праздного глагола.
Вот-вот угасну под лучами Сола,
Умру, проглоченный песком голодным». —
«Увы, Алфей, я в горе безысходном:
Тут роком неизбежным и холодным
Передо мной стоит сама Диана». —
«О, Аретуза! Поздно или рано,
Охотница…» — И здесь в мгновенье ока
В долину зла упали два потока.
Эндимион прислушался: но внятно
Проговорило эхо многократно
Лишь имя Аретузы. И у края
Он молвил, глядя в бездну: «Умоляю,
Моих скитаний светлая богиня,
Надеждой светлой заклинаю ныне:
Храни влюбленных от беды-ненастья,
Пошли им счастья на равнине счастья!»