Юкио Мисима - Ночь последнего обета

ПОЭТ. Обет сотой ночи.

СТАРУХА. А ты еще сомневаешься после всего того, о чем мы тут говорили?

ПОЭТ. Да, конечно же, в эту ночь непременно осуществится самое сокровенное мое желание. Но до чего же ноет душа? И какая–то смутная печаль терзает меня. Словно то, к чему стремился долгие–долгие годы, вот–вот окажется в твоих руках.

СТАРУХА. Наверное, для всех мужчин это и есть самое горькое чувство на свете.

ПОЭТ. А раз желание сбудется… Признаться, случись такое, то пожалуй, я обречен однажды пресытиться вами. А поскольку и вы, госпожа, способны когда–нибудь посеять в душе моей скуку, то… пусть хоть и на том свете жизнь обернется для меня сплошным кошмаром. И долгие луны, и дни накануне тихого моего угасания будут ужасны. Да меня же просто заест тоска.

СТАРУХА. Тогда лучше остановись.

ПОЭТ. Но! Теперь я не в силах.

СТАРУХА. Глупо неволить себя делать то, к чему совсем не лежит душа.

ПОЭТ. Наоборот! Душа моя только и просит об этом… Да я же совершенно счастлив и чувствую, как от радости душа моя возносится до небес, но… Но вместе с тем отчего–то неизменно накатывает легкая грусть.

СТАРУХА. Так ты же потерял голову от страсти ко мне.

ПОЭТ. Значит, вы сохраните невозмутимость, если потом меня одолеет скука?

СТАРУХА. Что? А мне все равно. Не ты, так кто–то другой напрасно примется обольщать меня сто ночей подряд. И вот тогда мне уж точно будет не до скуки.

ПОЭТ. Уж лучше мне сразу покинуть наш призрачный мир, потому что благо–приятный для этого случай выдается в жизни не часто. И вот нынешней ночью я как раз постараюсь воспользоваться им.

СТАРУХА. Слушай, хватит грузить меня такой чепухой!

ПОЭТ. Нет, я обречен на нынешнюю ночь. Если бы хоть на миг я смог вообразить, что проведу ее, утешаясь с другой, — увы! — меня тут же бросает в дрожь от одной только мысли.

СТАРУХА. Достойный муж не должен жить лишь для того, чтобы затем просто взять да умереть.

ПОЭТ. Как знать, может, он и умирает с тем, чтобы наоборот: как раз именно жить.

СТАРУХА. Ну, это слишком банально и пошло! [6]

ПОЭТ. Тогда дайте совет, как мне поступить?

СТАРУХА. А ты давай дальше… продолжай просто жить. Вот и все!

ПОЭТ. Послушайте. Через какой–нибудь час, а может, через пару минут наконец–то наступит миг просветления. И в самую полночь вдруг засияет солнце [7]. И тогда по улице заскользит огромный парусник. Его мачты раздует от ветра. А я ведь когда–то еще мальчишкой предавался грезам об этом. Сам не знаю почему. Вон уже парусник почти рядом с парком. Даже деревья зашелестели, точно волны на море. И на парусных реях птахи запели гимны… Да–да, я грезил в мечтах, что наконец изведаю такое счастье. Может, от радости у меня тут же остановится сердце?!

СТАРУХА. По–моему, ты просто здорово пьян.

ПОЭТ. Не верите? Да ведь всего через каких–нибудь пару минут здесь приключится совершенно невероятная вещь!..

СТАРУХА. На этом свете нет ничего невероятного.

ПОЭТ (глянув СТАРУХЕ в лицо, будто вспомнил о чем–то прежнем). Все же потрясающее у вас лицо!

СТАРУХА (в сторону). Если он промолвит еще хоть словечко, то непременно лишится жизни. (Пытаясь его остановить.) И что же потрясающего у меня в лице? Посмотри, до чего же оно уродливо и сколько на нем морщин! Раскрой получше глаза.

ПОЭТ. Морщин, говорите? Каких еще морщин?

СТАРУХА (задрав подол своей дырявой одежды, показывает ему). Посмотри, какие отвратительные лохмотья. (Подходит еще ближе.) Какое зловоние и полчища вшей! Посмотри на эти страшные руки! Они же трясутся, их вдоль и поперек изъязвили морщины. А эти жуткие ногти? Взгляни–ка на них!

ПОЭТ. Ну что вы, ваши ногти напоминают алый цветок бегонии, и мне далее слышится его благоухание.

СТАРУХА (распахивая платье). Ну–ка, взгляни на эту грудь, ссохшуюся, точно глина. Разве это женская грудь?! (В исступлении она хватает ПОЭТА за руку и кладет ее себе на грудь.) Да ты только прикоснись, дотронься! В ней же ни капельки молока!

ПОЭТ (восторженно). Господи, какое тело!

СТАРУХА. Так мне же девяносто девять лет! Опомнись! Посмотри хорошенько!

ПОЭТ (словно в оцепенении всматривается). Да, наконец–то, я вспомнил.

СТАРУХА (обрадовавшись). Так ты припомнил?

ПОЭТ. Да. Сдается, вам было девяносто девять лет. У вас жуткие морщины и глаза, изъеденные гноем, а еще грязное платье, издающее кислый смрад.

СТАРУХА (притопнув ногой). Была? Ты разве не видишь, что я и теперь точно такая же!