Юджин О’Нил - Луна для бездольных

Джози (озадаченно). Да – про блондинку в поезде.

Тайрон. Она из той же истории. Я наврал насчет нее. (Умолк, потом выпаливает насмешливо.) Ты не поверишь в такое. А поверишь – не сможешь понять и простить. (Торопливо.) Хотя… Только ты и можешь. Потому что любишь. И ты из всех единственная можешь понять, на какую гадость способен человек, когда напьется до помрачения – особенно одуревший от горя.

Джози (нежно обнимая его). Милый мой, конечно, я пойму.

Тайрон (отсутствующим взглядом смотрит на луну). Только не было помрачения. Уж как я старался. Выпил столько – десятерых свалило бы. И не берет. Я сознавал, что делаю. (Умолкает. Без выражения.) Нет, не могу тебе рассказать. Я буду тебе противен – и поделом.

Джози. Нет. Я все равно тебя буду любить.

Тайрон (со странным торжеством, грубовато). Раз так – ладно. Но помни – ты обещала. (Умолк. Начинает говорить, обрывает себя.)

Джози (жалостливо). Может, не надо? Если так мучаешься?

Тайрон. Испугалась? Поздно. Сама попросила. Мучаюсь? Черт – как не мучиться? (Пауза. Он закрывает глаза, будто хочет исчезнуть из виду перед тем, как начнет. С застывшим лицом говорит невыразительно и объективно, словно о совершенно чужом человеке. Только так он может начать свой рассказ.) Когда мама умерла, я два года уже не пил. Даже пива. Честное слово. И дальше бы не пил. Ради нее. У нее только я остался. Отец умер. Брат женился, родил ребенка, у него своя жизнь. Мать его потеряла. Только я о ней мог позаботиться. Она страдала оттого, что я пью. И я бросил. И был счастлив, что бросил. Из-за нее. У меня больше никого на свете не было. Я любил ее. (Пауза.) Сейчас в это никто не поверит… Но я любил.

Джози(мягко). Я знаю, как ты ее любил.

Тайрон. Мы поехали на Западное побережье продать недвижимость, которую давно купил отец. Она вдруг заболела. И все хуже, хуже. Впала в кому. Опухоль мозга. Врачи сказали – надежды нет… Уже не очнется. Я точно рехнулся. Как это – без нее? И запил. И теперь уже надеялся, что не выйдет из комы, не узнает, что пью. Оправдание такое – она не узнает. И не узнала. (Пауза. Потом – с издевкой над собой.) Ага. Опять вру. Она узнала меня перед смертью. Увидела, что пьян. И закрыла глаза, чтоб не видеть, и рада была умереть! (Открыл глаза и смотрит на луну, будто снова перед ним эта сцена.)

Джози (утешает). Ш-ш-ш. Тебе это почудилось, потому что было совестно, что пьяный.

Тайрон (словно не слышал, опять закрывает глаза). После этого я пил действительно до умопомрачения. Но все, что положено, делал, и никто не догадывался, как я пьян… (Пауза.) Но чего никогда не забуду – похоронное бюро, она в гробу с накрашенным лицом. Едва узнал ее. Молодая, приятная, как будто где-то, когда-то встречал такую. Почти незнакомая. И я ей незнаком. Холодная и безразличная. Больше не тревожится из-за меня. Свободна, наконец. От тревог. От страданий. От меня. Я стоял, смотрел на нее, и что-то со мной произошло. Я ничего не чувствовал. Понимал, что это – горе, но ничего не чувствовал. Как будто тоже умер. Должен плакать. Даже истерика была бы лучше, чем стоять столбом. Но я не мог заплакать. Я проклинал себя: «Сволочь. Это же мама. Ты любил ее, она умерла. Ушла от тебя навсегда. Навеки». Всё напрасно. Я только пытался внушить себе: «Умерла. Не все ли равно ей, запла́чу я или нет. Ей до этого дела нет. Она рада быть там, где я ее уже не огорчу. Наконец избавилась от меня. Так можешь хоть теперь оставить ее в покое? Отстать от нее?» (Пауза. Потом – издеваясь над собой.) Но рядом было несколько человек, и они чего-то от меня ждали. Актеришка – всегда актеришка. И я изобразил. Упал на колени, зарыл лицо в ладони и зарыдал: «Мама! Мама! Милая!» А сам говорю себе: «Фигляр! Фигляр несчастный! Еще минута, и запоешь: “Прости меня, мама, прости, дорогая”». (Открывает глаза и с надрывным недобрым смехом смотрит на луну.)

Джози (в ужасе, но все еще с жалостью). Джим! Не надо! Все прошло. Ты уже наказал себя. Ты был пьяный. Ты не понимал…

Тайрон (закрыв глаза). Надо было привезти ее сюда, чтобы похоронить рядом с отцом. Я взял купе в салон-вагоне и забился туда с ящиком виски. Гроб ехал в багажном. Я не мог забыть об этом ни на минуту, сколько бы ни выпил. Оказалось, что не могу сидеть в купе один. Сходил с ума. Ходил по поездку, искал компании. Так надоел всем, что кондуктор пригрозил запереть меня в купе. Но я углядел пассажирку, привычную к пьяным. Могла прикинуться даже, что они ей приятны – за хорошие деньги. На ней написано было: «бордель» – толстая блондинка, проститучее двадцати проституток. Лицо, как у куклы-переростка, и улыбка призывная, как лапа полярного медведя. Я заплатил носильщику, чтобы отнес ей записку, и ночью она прокралась ко мне. Тоже ехала в Нью-Йорк. И каждую ночь, за пятьдесят долларов… (Открывает глаза и страдальчески смотрит на луну.) … в купе.