Николай Эрдман - Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников

Граммофон играет «Серафиму».

Что ты! Что ты наделала? Вот дура! Не ту пластинку поставила! Дура! Дура!

Занавес.

В квартире Гулячкиных.

Настяза книгой.

Настя (читает). «Милорд, вскричала принцесса. Я никогда не говорила, что люблю вас, вы забываетесь. Принцесса, вскричал милорд. Вот вам моя шпага, проколите меня насквозь». Ох и отчаянный этот милорд, прямо не знаю. «Несчастный, вскричала принцесса, так вы меня в самом деле любите. Увы, вскричал милорд, люблю ли я вас? Я люблю вас, как птичка любит свободу». Ну, до чего симпатичный этот милорд, просто удивительно симпатичный. «В таком случае, вскричала принцесса, я сбрасываю маску лицемерия. И их уста соединились в экстазе». Господи, какая жизнь. И такую жизнь (пауза) ликвидировали. Если бы наше правительство принцесскую жизнь знало, разве бы оно так поступило? «Но любовь похожа на мираж, и в спальню вошел герцог». Ну сейчас начнется история. Ужасно характерный мужчина этот герцог, кого ни встретит — сейчас обругает.

Настя, Иван Иванович.

Иван Ивановичвходит.

Настя.«Мерзавец, вскричал герцог. Тебе не место в этой комнате».

Иван Иванович.За что вы меня так, Анастасия Николаевна?

Настя.«Мерзавец, ты лишаешь меня чести за моей спиной».

Иван Иванович.Ей-богу, нет, Анастасия Николаевна, честное слово, вам показалось.

Настя.Ах, Иван Иваныч!

Иван Иванович.Поверьте, Анастасия Николаевна, что честь женщины не пустой звук для меня, это цель моей жизни. Но я чувствую, Анастасия Николаевна, нравственную потребность опереться о женскую душу.

Настя.Что вы такое говорите, Иван Иваныч.

Иван Иванович.Поймите, Анастасия Николаевна, я человек холостой и белье мое штопать некому, к тому же вы женщина полная и можете дать человеку забвенье.

Настя.Я, Иван Иваныч, барышня молоденькая, и мне этого понимать нельзя.

Иван Иванович.Вы, пожалуйста, не думайте, Анастасия Николаевна, что у меня усы, душой я, Анастасия Николаевна, настоящий ребенок.

Настя.Ах, зачем, зачем же… Усы — это божий дар. Но только вы напрасно, Иван Иваныч, их шиворот-навыворот носите.

Иван Иванович.То есть, как это — шиворот-навыворот?

Настя.Вы их, Иван Иваныч, вниз опускаете, а вы их, Иван Иваныч, лучше вверх поднимите, тогда для глаз совершенно приятней будет.

Иван Иванович.Мужские усы, Анастасия Николаевна, нуждаются в женской ласке, без этого они правильно произрастать не могут, но придайте вы им вашими ручками правильное направление — и они будут пребывать в вечном блаженстве.

Настя.Ах, что вы, Иван Иваныч, я не сумею.

Иван Иванович.Сумеете, Анастасия Николаевна, ей-богу, сумеете.

Настя.Нет.

Иван Иванович.Да вы только попробуйте.

Настя.Ах, зачем я буду чужие усы пробовать.

Иван Иванович.Хотя бы для любопытства, Анастасия Николаевна.

Настя.Уж разве только для любопытства, Иван Иваныч. Но вы, пожалуйста, из-за этого чего не подумайте.

Иван Иванович.Я, Анастасия Николаевна, никогда ничего не думаю.

Настя.В таком разе извольте. (Пауза.) Между прочим, они у вас нисколько не поднимаются.

Иван Иванович.Как, то есть, не поднимаются?

Настя.Должно быть, они от рождения такие.

Иван Иванович.А вы пальчики послюнявьте, Анастасия Николаевна.

Настя.С удовольствием.

Иван Иванович.Поверьте, Анастасия Николаевна, что вы проникаете мне через усы в самое сердце. (Хочет ее обнять).

Настя.Милорд, вы забываетесь.

Иван Иванович.Простите меня, это был безумный порыв. Но знайте, Анастасия Николаевна, что я за любовь ничего не побоюсь, если вы хотите соединиться со мной навеки, я согласен.

Настя.Ваша личность мне очень мало знакома, и я знать не могу — может быть, у вас где-нибудь даже дети есть.

Иван Иванович.Дети, Анастасия Николаевна, не позор, а несчастье. А если вы что-нибудь против моей наружности имеете…

Настя.Ах нет, наружность у вас очень пропорциональная.

Иван Иванович.Или, может быть, касательно того, как я одеваюсь?

Настя.Ах, что вы!

Иван Иванович.То если вы взглянете на мой галстук, вы убедитесь воочию, что я одеваюсь с большим комфортом.