В одном из последних стихотворений Гофмансталя, среди нежного весеннего пейзажа шествует юноша. Он спускается подобно Заратустре с горных высот в долину. Его душу теснит богатство взлелеянных им дум и чувств, он ищет тех, кто алчет духовного хлеба. Смиренно идет он навстречу неизвестному. Он забывает о своих сокровищах, он склонен даже ценить их ниже их действительной ценности. «Он вдыхал запах цветов, и ему казалось, что они говорили ему о неведомой красоте, он тихо наслаждался их ароматом и не жалел ни о чем, его радовала только мысль, что он может служить …»
* * *
Гофмансталь не был бы членом кружка Стефана Георге, если бы он не исповедовал одинаковое благоговение перед красотою формы.
Мы уже говорили о его высокой оценке слова , как незыблемого элемента красоты среди шаткости всего сущего, но слова, сплетенные в сверкающую огнями ткань стиха , для него представляют нечто священное. «Стих есть ткань из невесомых слов», – говорит он и как бы дает характеристику своего собственного воздушного стиха.
Рядом с тяжелым, будто вычеканенным из золота стихом Стефана Георге и с беспорядочным и небрежным стихом Демеля стих Гофмансталя кажется легким и изящным облаком, за которым сквозит как солнце очаровательная улыбка поэта. Воздушность его стиха неуловима. Он нанизывает ряд намеков, ряд недоговоренных мыслей, мимолетных образов, эти образы похожи на видения сна – едва всплывут, как уже снова погружаются во мрак. Стих Гофмансталя лишен монументальности, яркой неподвижности, он весь зыблется и плывет, как воды венецианских каналов, о которых он говорит в «Авантюристе» . В маленьких стихотворениях, как, например, «Общество», «Тайна мира», «Весенний ветер» , он достигает простоты и вместе утонченной грации гётевской лирики.
К его творческим замыслам как нельзя лучше подходит избранная им форма короткой драмы, необыкновенно сжатой и полной ритма.
«Современная драма, – говорится в журнале Blätterfür die Kunst , – это лирика, только случайно отлившаяся в форму диалога».
Так и у Гофмансталя. Главное содержание его пьес составляют монологи, часто переходящие в дифирамбы. Музыкальная лирика его драм течет свободная и нестесняемая, как волна звуков, порою она переходит в живопись прихотливых настроений, порою вырастает в гимны природе ( « СмертьТициана» ), искусству ( «Авантюрист» ), материнству (монолог Хризотемис в «Электре» ), созерцательной жизни ( « Зобеида» ).
Развязка действия наступает чрезвычайно быстро, она как бы налетает нежданно и захватывает героев врасплох. Но ее неизбежность была заранее намечена поэтом в лирических монологах. Драма дана в душевном состоянии героев, судьбе принадлежит только последний удар, которым обрываются еще звенящие струны души.
Проза Гофмансталя в его коротких статьях по вопросам искусства так же оригинальна и изящна, как язык его стихов. Он отделывает свои очерки и превращает их, в свою очередь, в произведения искусства. В них он разрабатывает свои эстетические взгляды с необычайной тонкостью и во всеоружии знания в области всемирной литературы.
ДРАМАТИЧЕСКИЙ ОТРЫВОК
Поставлен в 19 01 году в Мюнхене на торжестве в память умершего Арнольда Бёклина.
DRAMATIS PERSONAE:
Пролог.
Филиппо Помпонио Вечеллио, называемый Тицианелло, сын великого художника.
Джокондо.
Дезидерио.
Джанино, юноша восемнадцати лет, замечательной красоты.
Батиста.
Антонио.
Парис.
Лавиния, одна из дочерей великого художника.
Кассандра.
Лиза.
Действие в 1576 году, когда Тициан умирал девяносто девяти лет от роду.
Спущен гобеленовый занавес. В просцениуме стоит на низкой колонне бюст Бёклина. У подножия корзина с цветами и цветущими ветвями.
При последних звуках симфонии входит Пролог, за ним его слуги с факелами.
Пролог – юноша в венецианском костюме, он весь в черном, в трауре.
Пролог.Теперь молчите, звуки! Я хочу
Здесь жалобу свою излить о том,
О ком я плакать должен прежде всех!
Я молод, говорить хочу за тех,
В ком молодость играет в эти дни!
И тот, чей бюст взирает на меня,
Был драгоценный друг моей души,
Он был мне нужен в этой темноте!
Как лебедь, радостно спеша, плывет
И корм берет из белых рук наяды,
Так я склонялся в темные часы
К его рукам за пищею желанной —
За грезами глубокими души.
Лишь этими цветущими ветвями
Мне украшать твой образ дорогой?
Но ты преобразил передо мной
Весь мир кругом, ты блеском превзошел
Блистанье всех цветов и всех ветвей!
И, опьяненный, я бросался ниц
И чувствовал, как предо мной роняла
Свои одежды чудная природа!
Мой друг! я не пошлю герольдов, – имя
Твое вещать везде на перекрестках,
Как делают по смерти короля:
Наследнику он оставляет славу
Свою, и камню гробовому – имя.
Но ты, волшебник, не совсем исчез!
Ушел твой облик видимый, а ты
Витаешь всюду, жду я каждый миг —
Над бездной не поднимутся ли вдруг
Из волн ночных нездешние глаза
С бессмертною, таинственною силой?..
Не кроется ли волосатый фавн
За чащею, увитою плющом?..
Я верить не могу, что я – один,
Среди цветов, деревьев и камней,
Которые молчат под этим небом,
Где облака плывут: возможно, право,
Что существо воздушней Ариэля
За мною вьется! Знаю, заключен
Союз волшебный был между тобою
И существами многими, и луг
В весенний день дарил тебя улыбкой,
Как женщина любовника дарит,
Проснувшись утром после страстной ночи.
Хотел я смерть оплакивать твою —
Но радостью уста мои ликуют!
Итак, мне не годится здесь стоять.
Жезлом я троекратно постучу,
Виденьями наполню эту сцену
И отягчу их ношею печали,
Чтоб каждый здесь заплакал, размышляя,
Как много скорби к нашим всем делам
Примешано.
Пусть это представленье
Как в зеркале покажет вам печали
Тревожного и темного мгновенья.
Художнику великому хвалу
Услышите из уст воскресших теней.
Читать дальше