Андрей Платонов - Четырнадцать красных избушек

Хоз. Ночь! Тишина! Люблю, когда не слышно никаких стихий! Когда раздается одно дыхание человека! (Слушает. Под окном храпит человек.) Социалист Филька Вершков храпит. Целый стог травы один собрал – сутки работал, лунным светом пользовался. Десять трудодней придется ему вписать. Но он же мнимый человек – запишу ему четыре трудодня.

Входит Ксения, сильно похудевшая.

Ксения. Бери весточку. (Достает из-за кофты письмо и дает Хозу.) Утром кольцевая почта подбросила, кольцевик говорил – еле сыскали тебя. Читай теперь.

Хоз (оставляя без внимания письмо) . Я давно ничего не читаю.

Ксения. А может, интересно!

Хоз. Нет. Не интересно, Ксюша! А ты забыла, что твой ребенок плывет сейчас по Каспийскому морю!

Ксения. Нет, не забыла, Хозушка, нипочем не забыла! Как живой, как милый – так и стоит перед глазами… Самой есть нечего, а груди молоком набухли… И-их, только усну – забуду!

Хоз. Ну хорошо – мучайся, это прекрасно. Я тебе напоминаю, чтоб не забыла. А наряд – мешки штопать – ты перевыполнила?

Ксения. Выполнить – выполнила, а перевыполнить – не успела. Руки от горя болят, я уж и плакать не могу, а только вылуплю глаза и гляжу, как мертвая рыба…

Хоз. Ксюша! Бедное грустное вещество, пойди сюда. Дай я тебя обниму и поглажу! (Ласкает Ксению.)

Ксения (прижимаясь к Хозу) . Дедушка Иван, ты ученый, ты добрый, скажи – как мне жить теперь, помоги мне отстрадаться…

Хоз. Не плачь, Ксюшка! В детстве ты так же плакала над разбитым пузырьком, над потерянным синим лоскутом, – и горе твое было таким же печальным. Теперь ты плачешь о ребенке… Я тоже плакал когда-то, у меня было четыре официальных жены, все умерли. Они родили мне девятнадцать детей – юношей и девушек – ни одного не осталось на свете, даже их могил я не могу найти. Ни одного следа, где ступила теплая нога моего ребенка, я никогда не видел на земле…

Ксения. Не скучай, дедушка, я тоже скучаю. Бедный ты мой горюн!

Хоз. У вас есть аптека?

Ксения. Маленькая.

Хоз. Пойди принеси мне чего-нибудь химического – я проглочу.

Ксения. Сейчас притащу.

Хоз. Сбегай, девчонка.

Ксенияуходит.

Хоз (зовет в окно) . Филипп!

Голос Вершкова. Тебе чего, Иван Федорович?!

Хоз. Иди сюда.

Голос Вершкова. Сщас. Дай вытянусь – кости обломаю.

Хоз (роясь в делопроизводстве) . Опасность отставания налицо. Уборка травы не закончена. Налог по мясопоставке не сдан, мешков на зимние запасы не хватает, две колхозницы вчерашний день рожать легли – в один день зачатье получили… Ну где я теперь мешочных штопальниц возьму, боже мой… Суенита, дыханье мое, ворочайся скорее в наши избушки, у тебя сердце бьется умнее моей головы. Я классового врага не вижу! А ведь это все его проделки!

Входит Филипп Вершков.

Вершков. Тебе чего?

Хоз. Вот что – отчего ты спишь помногу?

Вершков. У-y, едрена-зелена! Я думал: ты контра-человек! а ты – тоже вроде нас. Неужто за границей, кроме нас, никакого интереса у вас нету?

Хоз. Слушай, Филька, ты классовый враг!

Вершков. Я-то?.. Да можно сказать, что – так точно, а можно и нет! Можно сказать, это гнусная ложь, уловка и клевета на лучших людей. Как хочешь, Иван Федорович: и вперед, и назад, в общем – загадочно!

Хоз. Врешь, ты вредный! Я сквозь целое человечество всю судьбу вижу!

Вершков. Мало ли что ты видишь! Ведь – теоретически!

Хоз. Практически, гад! Я второй век живу, я проверил на событиях! Ты политику партии не любишь, ты здесь притворяешься, что за нас, а сам за Европу стоишь, за зажиточных!

Вершков. Ты… ты меня не распсиховывай, я заикаться начну, я в тебя… предметом воткну… Кто тебе стог-гигант сложил, десять ден в одни сутки включил?

Хоз. Ну это ты, Филипп Васильевич. Я тебе четыре трудодня записал.

Вершков. Четыре дня!.. Ты… ты психу нагоняешь в меня, я факты забываю! Ты негодованье во мне развиваешь, чертов пережиток!

Приходит Ксения.

Ксения. На море шум начался. Страшно сейчас плавать одному в воде…

Хоз. Дай порошок.

Ксения. Бери какие хочешь, все принесла. (Открывает перед Хозом ящик-аптеку.)