Николай Коляда - Старая зайчиха

Она.Замануха?! На чистом сливочном?!

Он.Замануха. Я год копил денег тебе на дорогу туда и обратно. А так бы ты не приехала. А я – не могу.

Она.Это что за шутки?

Он.Не шутки.

Она.А почему, зачем, для чего, для кого, откуда, куда?!

Он.Нам надо было освежить наши взаимоотношения.

Она.Какие у нас взаимоотношения?! Мы не виделись двадцать лет!

Он.Тебе кажется. Не было дня, чтобы я тебя не вспоминал.

Она.Да при чем тут ты! Да не было дня, чтобы я тебя вспоминала!

Он.Врешь. Вспоминала. Я каждый день локтем ударялся. Это значило – милая вспомнила. Кто это был тогда? Не ты разве?

Она.Не я, не я, не я!!! Господи, какая я дура, почему я поверила, притащила с собой трех человек еще, билеты купила за свой счет, он наврал, что я им скажу, какой ужас! Я сейчас возьму кирпич, на котором эта кровать стоит, и пристукну, прибью тебя, гада такого! О, Боже! Вот как я накололась, вот как я пролетела, а?!

Он.Я так сильно хотел тебя увидеть.

Она.Нам по сто лет в субботу в эту будет, или в прошлую уже было, папа Заяц, Минтай, опомнись, какая любовь, ты про что говоришь, а?!

Он.Я хочу сказать тебе это. Потому что помираю, знаешь. Или – не так, нет. Потому что вперед смотреть – ничего не видно, только назад. Короче…

Она.Да что короче?! У кого короче, тот сидит дома, отращивает!

Он.Да не ори, постой. Я смотрю вот – а что у меня было настоящего? Только когда играл Зайца. А ты – Зайчиху. А все остальное – чушь.

Она.Это что за пафос?! Это что за пафос такой древнегреческий, а?! Это что за трагедия – Эсхил, Софокл, твою мать! У него было настоящее! Да не было там ничего! Был сраный городской драмтеатр с облупившимися стенами, с фойе, выкрашенном половой желтой краской, общага с тараканами, где мы жили и больше ничего не было! Але, это дурдом «Ромашка»? Зачем ты это сделал?! Зачем?!

Он.Ложь не приносит пользы богам, но полезна людям, как лекарство. Сказал Платон.

Она.Какое лекарство? Какой Платон? Платон Кречет?

Он.Нет. Платон древнегреческий. Как ты говоришь.

Она.Древнегреческий?

Он.Древнегреческий.

Она (помолчала). Что теперь мне делать? Вот как я угорела плотно. А что я девчонкам скажу? Им же платить надо. Я же начальник этой негритосной агитбригады, дура, погналась за большим рублем, поверила!

Он.Ну, дать тебе юань на хань?

Она.Какой юань? На какой хань?

Он.Вот деньги. Я полгода копил. Хватит вам всем на обратную дорогу. Все, я пошел. Пока. Пока, Таня.

Она.Иди. Иди вон. Убирайся. Ты мне надоел больше изжоги. Тошнехоньки. Вот ведь я дура, а? (Пауза.) А вообще-то он, Пилюлькин этот, Израиль Борисович, он есть или нет?

Он.Есть. Старенький. Старый такой заяц. Наш директор, ага.

Она.А ДК ваш есть?

Он.Есть.

Она.А ты там работаешь?

Он.И я там работаю. Звукарем и светом.

Она.Женат?

Он.Бобыль.

Она.Ясно. Бобыль. Старый какой негр. От тебя пахнет молозивом.

Он.Чем?

Она.Чем-то кислым.

Он.Да? Не замечал.

Она.Ужас. Я в поте морды еду на край света. Еду в эти Гнилые Выселки. А тут… А тут живет чирикало это вот. Папа Заяц, Минтай. Какая колбасня – сдуреть. Война мышей и лягушек.

Он.Наш опыт увеличивает нашу мудрость, но не уменьшает нашу глупость. Сказал Сократ.

Она.Чего?

Он.Так.

Она.А почему так надо было? А почему нельзя было сесть в поезд, приехать в Москву и все, раз ты так повидаться захотел?

Он.А я ездил.

Она.Когда ты ездил? Куда ты ездил? Дурак.

Она достала салфетки, вату, стирает с лица грим. Он – тоже.

Он.В прошлом году ездил. Я тогда под Новый год, прям 31 декабря, нашел на земле крестик нательный, маленький, грязный, а на нем было написано «Спаси и сохрани».

Она.И что? И для тебя это был знак? Взять крестик и таким образом взять на себя чей-то крест? Пафос, пафос. Ерунда какая-то.

Он.Да. Как знак мне это был. Мне все время, знаешь, какие-то знаки – мы не одни во вселенной, все, что ты делал, – что-то значит, все остается, оставляет свой след, и вот это был знак мне – возьми чужой крест на себя, возьми. Это знак мне.

Она.Что ты мелешь? Чей крест? Каждый сам по себе. Мы – материалисты, в Бога не веруем. Кого взять-то? Меня, что ли? Не надо меня брать. Я сама всю жизнь.