Николай Коляда - Старая зайчиха

Он.Возьми.

Она.Что это?

Он.Ложечка-лопаточка от той женщины.

Она.Зачем она мне? Миша, не пугай меня! Ну, зачем она мне?!

Он.Если со мной что-то случится – пусть у тебя будет эта вещь, которая будет напоминать обо мне.

Она вскочила, кричит:

Она.Замолчи, замолчи, замолчи! Мы бессмертны, мы бессмертны, мы будем жить вечно, замолчи, нет смерти, мы будем жить всегда, ты врешь, бессмертны, бессмертны, не одуванчики, а бессмертники, бессмертники, бессмертники, мы будем жить всегда, всегда, вечно, замолчи, замолчи, замолчи!!!

Молчание.

Он.Прости, Таня.

Она.Прощаю. Прощаю вас всех. Господи, всю, всю, всю жизнь я жду чего-то. Я жду и жду! Прождала. Будто на остановке простояла. Хотя – так все. Все жду, жду и жду! Вот сейчас – звонок, письмо или что-то еще, и обязательно станет лучше. Обязательно! Потом приходит письмо, звонок или что-то еще, и то, чего ты ждал, – выглядит не так, как ты представлял себе это. Надо как-то на старости лет хотя бы научиться – не ждать ничего. В «Женитьбе Бальзаминова» говорится: «Вот как если чему быть, так обязательно сон приснится». И ответ: «А чему быть-то? Быть-то нечему». Вот именно. Быть-то нечему. Не жди нечего. Дни пролетают со свистом пули. Или еще быстрее. У меня дома три кошки. Каждый день я бегаю со свадьбы на свадьбу, с концерта на концерт, чтоб заработать денег на пропитание, на унитаз, зараза! Приползаю, прихожу домой в двенадцать, в час ночи, и каждый вечер повторяется такая картина: все коты и кошки – а их у меня три, как и положено у старой девы! – толпятся в коридоре – недовольны, их разбудили, бедных, они зевают, хвосты трубами, а кот по имени Бомж сидит у закрытой двери – я закрываю одну комнату от них, чтоб днем не ползали, меньше грязи было бы. Вот он сидит и смотрит на меня, оглядываясь: мол, пусти быстрее, мне туда надо. Ему все время туда надо зачем-то. Как будто там медом намазано или колбаса там для него лежит. Ему туда надо! Он делает это каждый вечер вот уже много лет, и я, встречая его этот взгляд нетерпеливый, открываю ему дверь в ту комнату и, когда он пробегает туда, я понимаю: день закончился. Сейчас еще что-то по дому, какие-то дела, но вообще – день прошел. Он пролетел. Он исчез. И так – каждый вечер: взгляд Бомжа, открытая дверь – конец дня. А тут еще приполз жук. Зимой, а жук. Черный большой, приполз и сел посреди комнаты, я его спрятала от кошек, он живет у меня в коробке, я его кормлю. Вот, теперь я поняла. Это мне знак был! Это все ты!

Молчат.

Он.Слушай, Танька, а давай выпьем, а?

Она.Чего?

Он.Я говорю: налить?

Она.Налить. Наплакалась я, нанервничалась, давай. Наливай мне в граненый стакан по Марусин поясок.

Он.Как раньше, до полоски?

Она.По Марусин поясок. До полоски. Выпью, плевать, чего теперь.

Выпили по очереди из одного стакана.

Помолчали.

Он.Ну, все. Пока. Пошел?

Она.Давай, иди. Все. А костру разгораться не хочется. Иди, Минтай. Иди, папа Заяц. Иди. Пока.

Молчат.

Стой. Стой ты. Знаешь, концерт все-таки состоится.

Он.Ну вот, выпила, Танюха, раздухарилась. Я ж сказал – это я все…

Она.Молчи, Папа Заяц! Концерт должен состояться!

Она встала, залезла с ногами на подоконник, делает на стекле «ноженьки», бормочет:

Я все равно пойду петь. Это моя работа! Я прям вижу все. Все, как будет. А будет вот так! Слышишь? Вот – площадь. Милиция, наш «Кадиллак». Я и со мной три черномазых девчонки вылезаем из машины, проходим сквозь строй милиционеров и ни одна падла не догадывается, что мы не негритянки, потому что мы – артистки! Мы так идем! Мы несем свое черное тело среди них всех! Молчать, русские, иностранные артисты идут! Морозяка, а мы в колготочках! А мы в высоких каблуках, а все вокруг в валенках! А мы идем на сцену, выходим и поем… Как мы поем! Вам и не снилось! Вы так никогда не сможете! Как пляшем! Никто и представить себе не может, что так можно! Мы плачем и поем, хохочем и поем, плачем, хохочем, но – поем! Бегут слезы у нас у всех, черный грим размазывается, и с нами плачет вся площадь замороженная, вся площадь все понимает без перевода, вся площадь мечтает, как в песне – мечтает про какие-то пальмы, про берег, про пляж, про загар, про сомбреро – не про хрущевки поем мы, нет! А про что-то другое, про другую жизнь! Как мы поем! Как перед смертью! Как в последний раз! Но мы ведь знаем, что это не в последний раз, потому что мы и вправду – бессмертны…