Павел Павловский - Тайна Пушкина

Т ю т ч е в. Пойдем же.

Уходят.

Сцена условно разделена на две части. В одной половине — стол, кресло, на столе несколько конвертов, листки бумаги. В другой — комната в имении Тютчева Овстуге. В ней широкий диван, несколько низких кресел, на полу ковер, по обеим сторонам цветы в больших вазах. Э р н е с т и н а стоит возле камина, в руках у нее распечатанное письмо. Диалог между нею и Тютчевым продолжается в переписке.

Э р н е с т и н а. Этот письмо прислан почта, аноньим. Я все уже знайт. Менья больше всего волновайт ты сам… ведь ты оччень мучиться и терзайт себья… Ты помогай этой женщина, ваш ребенок… бедное дитья… А я все смогу переносить, и стон и крик…

Т ю т ч е в (про себя) . Молва и до Овстуга добрела… (Вслух.) Ты деликатна, даже слишком… Сдержанность, благородное достоинство. И все же… Это ранит сердце… не могу поступать иначе… Это вне моей воли.

Э р н е с т и н а. Вся моя земная долья — любить и страдать, прощая… Так мне суждено! Это мне божья кара за смерть твой первый жена. К старости мужчины становятся безрассуднее, и когда ты совьсем потерял голова, женщины имеют над тобой власть, превосходство…

Т ю т ч е в. Обычная твоя проницательность не обманула тебя…

Э р н е с т и н а. Я не пугаюсь свой одиночества, сохраняй ко мне… как это… ува-же-ние… Будь ко мне снисходительным…

Т ю т ч е в. О чем ты?.. Ты соединяешь в себе все, что есть лучшего и достойного быть любимым.

Э р н е с т и н а. Не скажи мне так… Говорить — это не есть любить. Помнишь, у Данте: «…Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в несчастии…» Это и про менья. Когда-то давно уже, ты написал мне стихи:

(После паузы.) Тогда я еще не был твой жена, это ты потом уговорил меня тайно обвенчаться в Берн.

Т ю т ч е в. С моей душой — иль чистой иль греховной — ты не оттолкнешь меня, я знаю… Одно только твое присутствие способно заполнить пропасть и снова связать цепь… (Пишет письмо, читает.) «Что же произошло в твоем сердце, если ты стала сомневаться во мне, если перестала понимать, перестала чувствовать, что ты для меня — в с е, и что в сравнении с тобою все остальное ничто? Я завтра же, если это будет возможно, выеду к тебе. Не только в Овстуг, я поеду, если это потребуется, хоть в Китай, чтобы узнать у тебя, в самом ли деле ты сомневаешься и не воображаешь ли случайно, что я могу жить при наличии такого смирения? Знаешь, милая моя кисанька, мысль, что ты сомневаешься во мне, заключает в себе нечто такое, что способно свести меня с ума».

Э р н е с т и н а (отложила письмо) . Позволь мне больше не поверить…

Т ю т ч е в (отстраненно) .

Э р н е с т и н а. Любовь твоя ко мне, Теодор, скорее привычка, вопрос нервов, не больше…

Т ю т ч е в. И ты говоришь мне этот вздор с выражением покорной убежденности… (Продолжает писать письмо, читает.) «Скажу тебе без обиняков. Это предположение, простое предположение, что речь шла о необходимости сделать выбор… Во многом я был неправ… Я вел себя глупо, недостойно… По отношению к одной тебе я никогда не был неправ… До свидания, милая кисанька. Твой бедный старик — старик очень нелепый. Но еще вернее то, что он любит тебя больше всего на свете».

Э р н е с т и н а (отложила письмо) . Те дни уже ушли…

Т ю т ч е в (продолжая письмо, читает) . «Береги себя, береги… И я еще смогу надеяться на несколько радостных мгновений в жизни… Твое отсутствие обрекает меня на цыганское существование, которое мне более не подходит… Моя жизнь лишается всякой последовательности, всякой связности… Запомни хорошенько, нет на свете существа у м н е е тебя. Сейчас я хорошо это сознаю. Мне не с кем поговорить… мне, говорящему со всеми… Чувствую, что письма мои самые пошло-грустные. Они ничего не сообщают и несколько напоминают покрытые мелом оконные стекла, сквозь которые ничего не видать и которые существуют лишь для того, чтобы свидетельствовать об отъезде и отсутствии. Единственное мало-мальски сильное чувство, которое я испытываю, — это чувство глухого возмущения перед тем, что — покинутый тобою — я не могу в свою очередь п о к и н у т ь с а м о г о с е б я…