Павел Павловский - Тайна Пушкина

Э р н е с т и н а. «Это, кажется, Монтень верно заметил: «Надо переносить то, чего нельзя избежать». Возможно, ты в чем-то раскаиваешься? Ты принимаешь все слишком трагически».

Т ю т ч е в. «Да, в недрах моей души — трагедия, ибо я часто ощущаю глубокое отвращение к себе самому, и в то же время ощущаю, насколько бесплодно это чувство отвращения. Эта беспристрастная оценка самого себя исходит исключительно от ума, сердце тут ни при чем. Состояние внутренней тревоги, сделавшееся для меня почти привычным, мне достаточно тягостно… Мне в самом деле хочется верить, что мое присутствие все еще представляется для тебя желанным, что оно еще сохранило для тебя нечто от своей прежней привлекательности… А теперь поговорим о другом. Читая твое письмо, я живо ощущал первое впечатление, которое Мюнхен произвел на тебя. Сейчас оно, наверное, притупилось, и призрак прошлого спрятался до нового случая… Ты окунаешься с головой в наши общие воспоминания… Да, с тобой ли Вяземские? Я прочел недавно его стихи о Венеции… своей нежностью и гармоничностью они напоминают движение гондолы. Что за язык, русский язык!»

Э р н е с т и н а. «Я благодарна тебе за то, что ты дал мне достаточную свободу — уезжать на несколько месяцев за границу. А когда я возвращаюсь в Овстуг, то в полной мере наслаждаюсь жизнью среди полей и лесов. Ты погружаешься здесь в тоску, я же в этой глуши чувствую себя спокойно и безмятежно».

Т ю т ч е в. «Когда ты говоришь об Овстуге, прелестном, благоуханном, цветущем и лучезарном, — ах, какие приступы тоски овладевают мною, до какой степени я чувствую себя виновным по отношению к самому себе, к собственному счастью, с каким нетерпением стремлюсь к тебе… Да хранит тебя бог или провидение».

Э р н е с т и н а. Я очень хочу повидать тебя после столь длительной разлуки и все же тревожусь за нас обоих в ожидании этой встречи.

Т ю т ч е в (отстраненно) .

«Ах, покоя, покоя во что бы то ни стало! Все царства мира за каплю покоя. Но, видимо, все окружающее сговорилось его у меня отнять… Намедни у меня были кое-какие неприятности в министерстве. Если бы я не был так нищ, с каким наслаждением я тут же швырнул бы им в лицо содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с этим скопищем кретинов… Что за отродье, великий боже, и вот за какие-то гроши приходится терпеть…»

Э р н е с т и н а. «Ты напрасно все принимаешь близко к сердцу. Не только добро, но и глупость имеет своих героев. Скажи лучше, как ты выглядишь? Анна написала мне, что ты ужасно оборвался, не заботишься ни о чем, даже о своей шевелюре».

Т ю т ч е в. Разве все это столь важно?.. Хоть свежесть утренняя веет в моих взлохмаченных власах…

Э р н е с т и н а. «Спасибо, что не забыл послать и мне твою книгу. Я еще не очень-то сильна в русском языке, но твои стихи не могут не вызвать у меня благоговейного чувства. Передай мой поклон милому Тургеневу. Я знаю, сколько он затратил усилий, чтобы выпросить у тебя тетрадку твоих стихотворений и заставить тебя согласиться на это издание! Какой ты все же непрактичный, что не мешает тебе стать знаменитым. Продолжаешь ли ты сочинять стихи?»

Т ю т ч е в. Теперь тебе не до стихов. О слово русское родное! Севастополь пал!.. Ум, бедный человеческий ум захлебывается и тонет в потоках крови, столь бесполезно пролитой… «Севастопольская катастрофа произвела на меня ошеломляющее впечатление. Если бы кто-нибудь, желая войти в дом, сначала заделал бы двери и окна, а затем стал пробивать стену головой, он поступил бы не более безрассудно, чем это сделал незабвенный покойный венценосец…» (Отложил письмо, отстраненно, гневно.)

«Грустными мыслями делюсь я с тобою, на расстоянии тысячи верст. Твои же письма, все, исходящее от тебя, освежает и благотворно на меня действует, проливает бальзам на душу… Ах, где то сказочное время, когда жилось беспечно, дышалось свободно!.. Пусть господь бережно хранит тебя. Ты единственная веточка, удерживающая меня над небытием…» (Несколько отстраненно.)