Дмитрий Мережковский - Будет радость (пьеса в 4-х действиях)

Катя.Да, и дождь золотой, и радуга. А вы их тоже видели?

Гриша.Куда ты, Гриша? Что с тобой?

Гриша.Ничего. Спросите Катю, что с нею.

Гриша уходит.

Иван Сергеевич и Катя.

Иван Сергеевич. У вас с ним что-нибудь вышло?

Катя.Не знаю… Нет; ничего. Кажется, ничего.

Иван Сергеевич.А, может быть?.. (Вдруг умолкает и смотрит на нее пристально).

Катя.Что вы хотели сказать?

Иван Сергеевич.Пустяки. Все суюсь в воду; не спросясь броду. (После молчания). Да, Катя, все что-то неладно у нас, какая-то черная кошка между нами бегает… А, может быть, das ist eine alte Gesschichte? [26]Опять – два поколения, «отцы и дети», только шиворот-навыворот: за что прежде отцы стояли, – теперь дети. И это бы еще ничего, что в метафизике, в чудесах, в миндалях небесных, а скверно, что и в земном; насущном – ну, вот что сейчас нужно для России, – любим разное, хотим разного…

Катя.Нет, хотим одного.

Иван Сергеевич.Так ли, Катя? Ведь вот, Гриша…

Катя.О Грише не знаю, но я с вами хочу одного.

Иван Сергеевич.А если так, то к черту ли ваша метафизика? Дела не делаем, а только языками стучим…

Катя.Нет, молотами, – вот как в оружейной мастерской. Старое оружие сломано – куем новое – для той же войны, для вашей же.

Иван Сергеевич.Может быть, Катя, может быть. Вам лучше знать… А я, видно, стар стал, глуп стал – ничего не понимаю в вашей метафизике.

Катя.Не понимаете нашей, – а по своей живете лучше нашего?

Иван Сергеевич.Какая же у меня метафизика?

Катя.Все та же – старая, вечная. Вы сами знаете.

Иван Сергеевич.Нет, дружок, не знаю, право, не знаю.

Катя.Ну, и не знайте. Может быть, вам и не надо знать.

Иван Сергеевич.А вы за нас знаете?

Катя.Да, знаем за вас и любим вас. Дети отцов ненавидели, а теперь любят: в этом вся разница. От вас ушли и к вам придем – только с новым оружием.

Стук в дверь.

Голос Федора (из-за двери). Можно войти?

Входит Федор.

Иван Сергеевич, Катя и Федор.

Иван Сергеевич.Что ты, Федя, по-иностранному? Видишь дверь и ломись.

Федор.А вы тут опять спорили?

Иван Сергеевич.Да, и знаешь, а чем?

Федор.О чем?

Иван Сергеевич.О чудесах – о золотых дождях да радугах.

Федор.А-а! То-то я видел, у Гриши лицо вытянулось… (Переглянувшись с Катею) . И вольно же вам! До добра не доспоритесь. (После молчания). А я; папа, к вам по делу…

Катя встает.

Федор.Катя, вы мне не мешаете.

Катя.Нет, Федор Иванович, мне самой нужно: я с няней обещала в город.

Катя уходит.

Иван Сергеевич и Федор.

Иван Сергеевич.Что ты, Федя, так торжественно?

Федор. Нет, ничего. А только, папа, голубчик, не огорчайтесь: мне уезжать пора…

Иван Сергеевич.Уезжать? Как же, Федя, так скоро? Не ложилось тебе у нас, что ли?

Федор.Нет; папа, вы знаете, что мне у вас всегда отлично живется, а только надо еще за границу до осени. Я ведь вам говорил, помните?

Иван Сергеевич.Да, говорил… Ну что ж… за границу… (После молчания). Федя, в чем дело? Федя, родной, мальчик мой, в чем дело, в чем дело? Ведь я же измучился… Скажи ради Бога, – право, легче будет… Уж не с Таней ли у вас что-нибудь? (Федор молчит). Знаешь, Федя, я с тобой давно хотел о Тане… о Татьяне Алексеевне…

Федор.Папа, не надо, мы и так говорим слишком много: не стучась, в двери ломимся.

Иван Сергеевич.Нет, голубчик, не бойся, – я к тебе ломиться не буду. Я не о том, что ты думаешь: я о себе самом. Я ведь что говорю, Федя, пойми; когда дети взрослые, второй брак отца вина не вина, а хуже вины. Вместо матери мачеха – это ведь, пожалуй, хуже, когда взрослые. Тут боль, тут кровь, тут темное, страшное – об этом говорить нельзя…

Федор.И не надо, папа, не надо…

Иван Сергеевич.Нет, Федя, выслушай. Ну, право, легче будет… Помнишь; я тебе рассказывал… да тут не расскажешь… Ну, как в захолустье-то нашем губернском; в номерах для проезжающих, мы с нею встретились. Одна, без копейки, больная. Антрепренер, подлец; обманул; бросил, после этого скандала; помнишь; с купчиком-то Золотушкиным, издателем «Пандорина ящика»: декадент, банкир: старовер; спортсмен, авиатор, сверхчеловек – ну, словом, прохвост из нынешних. Едва на содержание к нему не попала. «Собачонка; у которой колесом трамвая задние ноги переехало»; – так себя чувствовала. «Собаке собачья смерть»; – все повторяла: тоже ведь из ваших, из «самоубийц естественных». Ну, вот; тут-то я и подвернулся – рыцарь, благодетель, спаситель! Обрадовалась – все-таки лицо не звериное. А я, как мальчишка… Ты ее на сцене видел, Федя?