Дмитрий Мережковский - Будет радость (пьеса в 4-х действиях)

Катя.Зачем? Я же знаю: уедешь, и больше никогда не увидимся… Ведь надо, так надо? Нельзя иначе?

Федор.Нельзя. И почему – тоже знаешь?

Катя.Знаю… нет… Все равно. Не говори. Не надо.

Федор.А все-таки – любишь?

Катя.Люблю.

На антресолях комната Ивана Сергеевича. Низкий потолок, полукруглые окна. Открытая стеклянная дверь на балкон; сквозь нее видна липовая аллея и вдали над прудом павильон в парке. Маленькая железная кровать. Большой письменный стол. Старинный кожаный диван. Шкафы и полки с книгами. По стенам статистические карты и таблицы; портреты Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Некрасова. Раннее утро. Косые лучи бьют прямо в окна.

Иван Сергеевич, Катя, Гриша. Иван Сергеевич ходит по комнате, курит и пьет чай. Гриша, за письменным столом, низко наклонившись, рисует. Катя у окна, в луче солнца, за отдельным столиком с пишущей машинкой, поправляет корректуру.

Иван Сергеевич.А потому и не верю, что 57 лет на свете прожил и ни одного чуда не видел.

Гриша.А, может быть, наоборот: не видели, потому что не верите?

Иван Сергеевич.А ты веришь и видел?

Гриша.Видел.

Иван Сергеевич.Удивительно! Математик – таблицу умножения отрицает: дважды два пять.

Гриша.Ну, нет, это не так просто. Таблица умножения – не вся математика. Вы Лобачевского [24]знаете?

Иван Сергеевич.Геометрия четвертого измерения? Да ведь это, брат, темна вода во облацех – что-то вроде спиритизма.

Гриша.Нет, совсем в другом роде. И теорию «прорывов» не знаете?

Иван Сергеевич.К чему тут «прерывы»?

Гриша.А к тому, что математическое понятие «прерыва» и есть понятие «чуда», – заметьте, чуда, а не фокуса. [25]

Иван Сергеевич.Да ты брось метафизику, ну ее к черту! вы с Федей одного поля ягода: оба метафизикой душите. Сойди с неба на землю, говори попросту.

Гриша.Ну, ладно; давайте попросту. Вы, вот, социалист-народник: а социализм – чудо, и народ – чудо.

Иван Сергеевич.Эвона! Да ты, брат, ступай-ка в деревню, посмотри, какие там чудеса – пьянство, хулиганство, голод, сифилис – реализм жесточайший, железнейший! А это у вас, господа, все – романтика, отрыжка славянофильская…

Гриша.А вы-то сами, папа, не романтик, что ли? Да ведь, если народ не чудо, так чудовище… И как же вы его любите, а душу его ненавидите, – веру его отрицаете, правду единственную?

Иван Сергеевич.Отрицаю невежество, бессмыслицу…

Гриша.Полно, папа, Паскаль и Достоевский были не глупее нашего.

Иван Сергеевич.Эх, Гриша, не сговориться нам! Чтобы в наш век люди мыслящие, образованные в чудеса верили – и ведь искренне, я же вижу, что искренне… нет, отстал я от вас, должно быть, – устарел, из ума выжил. Ничего, ничего не понимаю, хоть убей! (После молчания) . Ну, и что же, много вас таких?

Гриша.В России немного, потому что вообще немного людей образованных, а во Франции, в Англии, в Америке – с каждым днем все больше. А оттуда и к нам придет – как все, с опозданием.

Иван Сергеевич.Да, чудеса, чудеса в решете! Век живи, век учись… Ну, а вы, Катя, тоже в чудеса верите?

Катя.Вы спрашиваете так, что ответить нельзя.

Иван Сергеевич.Почему нельзя?

Катя.Потому что в вере сказать – значит, сделать, а я чудес не делаю.

Иван Сергеевич.Значит, не верите?

Катя.Нет, не значит. Я не могу сказать, что верю в чудо, – в одно, единственное, последнее – в чудо чудес, – ну, вот, как «воскресение мертвых», но в чудеса я верю.

Иван Сергеевич.Ну, хоть одно скажите, маленькое, малюсенькое!

Катя (улыбаясь, но очень серьезно). Маленьких нет, есть только большие, огромные. Мы оттого и не видим их, что огромные, – вот, как на горе, не видишь горы.

Иван Сергеевич.Ну, все равно, скажите огромное.

Катя.Да вот, хоть то, что я – не вы, вы – не я, а мы все-таки говорим с вами, сообщаемся. Человек от человека, как звезда от звезды, – а сообщаться могут… или нет, пожалуй, не могут, а только хотят, но и хотеть сообщаться – уже чудо огромное. Да и все – чудо: и жизнь, и смерть, и день, и ночь, и каждая звезда, и каждая зарница на небе…

Гриша (обернувшись к ней и глядя на нее в упор). И дождь золотой, и радуга? Вот как вчера, Катя, помните?