Джордж Байрон - Дон-Жуан

Увы! Миры к погибели стремятся,
А женщина, сгубившая нас всех,
До сей поры не в силах отказаться
От этих легкомысленных утех!
Быть жертвою, страдать и унижаться
Она обречена за этот грех;
Досталось ей в удел деторожденье,
Как нам бритье — за наши прегрешенья!

Бритье, увы! Бритье — жестокий бич.
Весь род мужской бритьем порабощен.
Но как страданья женщины постичь?
О ней мужчина, если он влюблен,
Твердит эгоистическую дичь!
Смотрите-ка, за что мы ценим жен?
Зачем нужны их красота и грация?
Лишь для того, чтоб умножалась нация.

В призванье няньки счастье, правда, есть,
Но есть свои тревоги в каждом деле.
Подружек зависть и соперниц лесть
Подстерегают женщин с колыбели;
А там, глядишь, пришла пора отцвесть
И золотые цепи потускнели, —
А впрочем, можно их самих спросить,
Приятно ли им женщинами быть.

Мы все под властью юбки с юных лет, —
К чему искать иллюзии свободы!
Из-под нее приходим мы на свет
Для радости и для мирской невзгоды.
От щуки карасю спасенья нет —
Я чту и юбку, и закон природы;
Будь из атласа, будь из полотна,
Хранит величье символа она.

В невинные восторженные лета
Я уважал и даже обожал
Сию святую тайну туалета,
Скрывающую милый идеал.
Так око вдохновенное поэта
Провидит в ножнах блещущий кинжал,
В конверте под печатью — мир блаженства,
Под линиями платья — совершенство!

Когда сирокко гонит облака,
Дождливую сгущая атмосферу,
И старчески морщинится река,
И море мутно-пенистое серо,
И в небе неизбывная тоска,
И солнце превращается в химеру, —
Все ж и тогда какая благодать
Красивую пастушку увидать!

Героев с героинями, однако,
Оставили мы в климате прескверном,
Не подчиненном знакам Зодиака.
К нему и рифм не подобрать, наверно;
В густом тумане холода и мрака
Скрываются под небом сим неверным
Цветы, и зелень, и вершины гор —
Все, что в других краях ласкает взор.

В закрытом помещенье грусть и скука,
А под открытым небом грязь и слякоть;
В такие дни поэту просто мука —
Как пастораль прикажете состряпать?!
Из мокрой лиры не извлечь ни звука,
Уж где тут петь, гляди, чтоб не заплакать)
Так бедный дух слабеет с каждым днем
В боренье меж водою и огнем.

Жуан мой был беспечен по природе
И был любезен людям всех сортов;
В селе и в замке, в море и в походе
Всегда доволен, весел и здоров,
При неудаче и плохой погоде
Не падал духом он и был готов
Любезным обхожденьем и речами
Приятным быть любой прекрасной даме,

Охота на лису — опасный спорт:
Во-первых, можно с лошади сорваться,
А во-вторых, тому, кто слишком горд,
Мишенью шуток горько оказаться.
Но Дон-Жуан в седле был смел и тверд
И мог в искусстве этом состязаться
С арабами; под ним скакун любой
И всадником гордился и собой.

Он гарцевал, отлично брал барьеры —
Кусты, ограды, мостики и рвы,
Он мужества выказывал примеры,
Однако не теряя головы.
И только раз, зарвавшись свыше меры,
На всем скаку он налетел, увы,
Не удержав коня в минуту злую,
На сельских джентльменов и борзую.

Ну, словом, удостоился похвал
Мой Дон-Жуан и даже удивленья.
Тому, как он на лошади скакал,
Охотников старейших поколенья
Дивились. Многим он напоминал
Их юности веселой развлеченья,
И даже главный ловчий наконец
О нем сказал с улыбкой: «Молодец!»

Трофеями сей воинской отваги
И многолюдно-шумной суеты
Бывали не знамена и не шпаги,
А просто лисьи шкурки и хвосты.
Но, обыскав дороги и овраги
И, наконец, устав от пестроты,
Он втайне с Честерфилдом [612] 35. Честерфилд Филипп Дормер Стэнхоп, граф (1694–1773) — английский политический деятель; известны его «Письма к сыну», опубликованные в 1774 г. Они содержат правила светского поведения. соглашался,
Что дважды в это дело б не пускался.

Но как бы мой Жуан ни уставал,
Когда скакал он с гончими по следу,
И как бы рано утром ни вставал, —
Он даже после сытного обеда
Не спал, и не дремал, и не зевал;
Он мило слушал дамскую беседу,
А — будь ты грешен или слишком свят —
За это дамы всё тебе простят.