Джордж Байрон - Дон-Жуан

Порою танцы затевались там,
Когда не уставали свыше меры
Охотники от скачки по лугам…
Тогда изящной грации примеры
Являли туалеты милых дам
И ловкостью блистали кавалеры.
Но ровно в десять, должен вам сказать,
Все гости чинно уходили спать.

Политики, собравшись в уголку,
Проблемы обсуждали мировые,
И остроумцы были начеку,
Чтоб в нужный миг, как стрелы громовые,
Свои bons mots вонзить на всем скаку
В чужую речь; но случаи такие
Бывают, что теряет аромат
Bon mot, коль собеседник туповат.

Их жизни равномерное теченье
Сверкало чистым блеском форм холодных,
Как Фидия [601] 110. Фидий (V в. до н. э.) — греческий скульптор. бессмертные творенья.
Мы Уэстернов лишились благородных,
И Фильдингова Софья, без сомненья,
Была наивней леди наших модных,
Том Джонс [602] Софья, Уэстерн, Том Джонс — герои романа Фильдинга «История Тома Джонса, найденыша» (1749). был груб — зато теперь у нас
Все вышколены, словно напоказ.

К рассвету день кончается в столицах,
А в деревнях привыкли много спать:
И дамы, и прелестные девицы
Чуть смерилось — забираются в кровать,
Зато цветут их свеженькие лица
Бутонам роз полуденных под стать.
Красавицам ложиться нужно рано,
Чтоб меньше денег тратить на румяна.

Когда бы мироздания пучина
Открыла нам великие законы,
Путь к истине нашли бы мы единый,
Отвергнув метафизики препоны.
Друг друга поедают все доктрины,
Как сыновей Сатурн [604] 1. …Как сыновей Сатурн… — В римской мифологии титан Сатурн (у греков — Кронос) пожирал собственных детей, боясь, что они отнимут у него власть. Жена его, Рея, спасла одного из сыновей, Юпитера (Зевса), подсунув вместо него Сатурну камень, завернутый в пеленку. во время оно, —
Хотя ему супруга иногда
Подсовывала камни без труда.

Доктрины тем отличны от титана,
Что старшее съедают поколенье;
Сие рождает споры постоянно
И разума вредит пищеваренью.
Философы нас учат, как ни странно,
Свидетельству простого ощущенья
Не доверять: хотя чего верней
Порука плоти собственной моей!

Что до меня — я ничего не знаю
И ничего не буду утверждать
И отвергать; мы все живем, считая,
Что рождены мы с тем, чтоб умирать.
Придет, быть может, эра золотая,
Бессмертья и покоя благодать.
Нам смерть страшна, но сну без колебанья
Мы уступаем треть существованья.

Блаженство услаждающего сна
Дает нам от трудов отдохновенье,
Но вечного покоя тишина
Пугает всех живых без исключенья;
Самоубийце — и тому страшна
В последнее жестокое мгновенье
Не жизнь, с которой он кончает счет,
А бездна смерти, что его влечет.

Из ужаса рождается дерзанье,
Когда несчастного со всех сторон
Теснят невыносимые страданья,
Когда он до предела доведен.
Так возникают дикие желанья
У путника, когда посмотрит он
С откоса в пропасть на тропинке горной,
Влеченью безотчетному покорный!

Конечно, хладным ужасом объят,
Отступит он от грозного обрыва;
Но почему в душе его горят
Такие непонятные порывы?
Нас тайны неизвестности манят,
Ужасного тревожные призывы;
Нас тянет глубина — куда? зачем?
Доселе не разгадано никем.

Вы скажете — к чему сия тирада,
Досужий плод досужих размышлений?
Люблю я поболтать, признаться надо,
И даже не чуждаюсь отступлений.
Мне самая высокая награда —
Порассуждать в минуты вдохновений
О том, о сем и даже ни о чем:
Ведь мне любая тема нипочем!

«По стебельку, — сказал великий Бэкон, —
Мы направленье ветра узнаем!» [605] 8. Приведенная цитата (не вполне точная) заимствована из «Естественной истории» Бэкона (см. прим. к III, 92 (см. коммент. 527 — верстальщик) ).
Поэт, поскольку страстный человек он,
Колеблет мысли творческим огнем
Былинки слов. Ныряет целый век он,
Как змей бумажный в небе голубом.
А для чего, вы спросите, — для славы?
Нет! Просто для ребяческой забавы.

Огромный мир за мной и предо мной,
И пройдено немалое пространство;
Я знал и пылкой молодости зной,
И ветреных страстей непостоянство.
Неразделим со славою земной
Глас отрицанья, зависти и чванства.
Когда-то славой тешился и я,
Да муза неуживчива моя.