Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

«На берегу Асфальтового озера, говорят, росли мифические яблоки, красивые снаружи, а внутри содержавшие золу». Ср. Тацита, Ист., V, 7. (Прим. Байрона).

Счет Псалтыри – «трижды двадцать и еще десять» лет указывается здесь, как противоположность возрасту павших при Ватерлоо, далеко не достигшему этого «предела дней человеческих».

Байрон, по-видимому, не мог составить себе какое либо определенное мнение о Наполеоне. «Нельзя не поражаться и не чувствовать себя подавленным его характером и деятельностью», писал он Муру 17 марта 1815, когда «герой его романа» (так называл он Наполеона) сломал свою «клетку пленника» и победоносно шествовал к своей столице. В «Оде к Наполеону Бонапарту», написанной в апреле 1814 г., после первого отречения в Фонтэнебло, преобладающею нотою является удивление, смешанное с презрением. Это – жалоба на павшего кумира. В 30–45 строфах III песни Чайльд-Гарольда Байрон признает все величие этого человека и, явно намекая на собственную личность и деятельность, объясняет его окончательное падение особенностями его гения и темперамента. Год спустя, в IV песне (строфы 89–92), он произносит над Наполеоном строгий приговор: там он – «побочный сын Цезаря», сам себя победивший, порождение и жертва тщеславия. Наконец, в Бронзовом Веке поэт снова возвращается к прежней теме, – к трагической иронии над возвышением и падением «царя царей, и все ж раба рабов».

Еще будучи мальчиком, в Гарроуской коллегии, Байрон воевал за сохранение бюста Наполеона и всегда был готов, вопреки английскому национальному чувству и национальным предрассудкам, восхвалять его, как «славного вождя»; но когда дошло до настоящего дела, тогда он уже не хотел видеть его победителем Англии и с проницательностью, усиленною собственным опытом, не мог не убедиться, что величие и гений не обладают чарующей силою в глазах мелочности и пошлости, и что «слава земнородных» сама себе служит наградой. Мораль эта очевидна и так же стара, как история; но в том то и заключалась тайна могущества Байрона, что он умел перечеканивать и выпускать с новым блеском обычные монеты человеческой мысли. Кроме того, он жил в ту великую эпоху, когда все великие истины снова возродились и предстали в новом свете». (Кольридж).

«Великая ошибка Наполеона, «коль верно хроники гласят», состояла в том, что он постоянно навязывал человечеству собственный недостаток одинаковых с ним чувств и мыслей; это, может быть, для человеческого тщеславия было более оскорбительно, чем действительная жестокость подозрительного и трусливого деспотизма. Таковы были его публичные речи и обращения к отдельным лицам; единственная фраза, которую он, как говорят, произнес по возвращении в Париж после того, как русская зима сгубила его армию, – была: «Это лучше Москвы». Эта фраза, которую он сказал, потирая руки перед огнем, по всей вероятности, повредила ему гораздо сильнее, нежели те неудачи и поражения, которыми она была вызвана». (Прим. Байрона).

«Это рассуждение, конечно, написано блестяще; но мы полагаем, что оно неверно. От Македонского безумца до Шведского и от Немврода до Бонапарта, охотники на людей предаются своему спорту с такой же веселостью и с таким же отсутствием раскаяния, как и охотники на прочих животных; в дни своей деятельности все они жили так же весело, а в дни отдыха – с такими же удобствами, как и люди, стремящиеся к лучшим целям. Поэтому странно было бы, если бы другие, не менее деятельные, но более невинные умы, которых Байрон подводит под один уровень с первыми и которые пользуются наравне с ними всеми источниками удовольствий, не будучи виновными в жестокости, которой они не могли совершить, – являлись бы более достойными сожаления или более нелюбимыми в сравнении с этими блестящими выродками; точно так же было бы странно и жалко, если бы драгоценнейшие дары Провидения приносили только несчастье, и если бы человечество враждебно смотрело на величайших своих благодетелей». (Джеффри).

«Чего не хватает этому плуту из того, что есть у короля»? спросил король Иаков, встретив Джонни Армстронга и его товарищей в великолепных одеяниях. См. балладу (Прим. Байрона).

Джонни Армстронг, лэрд Джильнокки, должен был сдаться королю Иакову V (153 г.) и явился к нему в таком богатом одеянии, что король за это нахальство велел его повесить. Об этом повествует одна из шотландских баллад, изданных В. Скоттом.