Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Простор полей, зовущих к жатве щедрой,
Белеющие купы городов,
Нагорных бездн чернеющие недра,
Уступы стен в прогалинах лесов,
Утесы, пред которыми творенья
Искусных рук так жалки и смешны,
И мирное довольство населенья
В избыток плодоносного цветенья
Огнем соседних смут не тронутой страны!

Прошло. Нависли Альпы надо мною,
Природы вековечные дворцы;
Одетые жемчужной пеленою,
Стремятся в высь алмазные зубцы:
Там, в царстве льда, рождаются лавины,
Как в молнии преображенный снег, —
И чванятся земные исполины,
Что к небесам так близки их вершины
И так далек от них ничтожный человек.

Но, прежде чем последовать призыву
Прекрасных гор, нельзя не посетить
Морат, патриотическую ниву,
Где нет боязни павших оскорбить
И покраснеть за тех, что победили:
Здесь памятник себе, в пример векам,
Бургунды из костей своих сложили —
И души бесприютные бродили
Вдоль Стикса, жалуясь безмолвным берегам. [156]

Как с Каннами своей резней кровавой
Сравнялось Ватерло, так и Морат
Сияет Марафона чистой славой; [157]
Сыны родной земли, за брата брат,
Здесь честную победу одержали;
Свободные борцы, своих мечей
Властителям они не продавали
И сдавшихся врагов не заставляли
Оплакивать позор драконовских бичей.

Вот у скалы, печально-одинокой,
Колонна одинокая стоит, —
Седой обломок древности глубокой, —
И, мнится, в изумлении глядит
На мир, как человек окаменевший,
Живой свидетель ужасов былых;
И странен вид колонны уцелевшей,
Когда исчез Авентикум, гремевший
Красой своей среди созданий рук людских. [158]

Там – это имя будь благословенно, —
Дочь, Юлия, жизнь отдала богам:
В ней сердце скорбью об отце священной
Разбито было. Строго неизменно
Суд правый был глухим к ее мольбам,
Напрасно пред судом она молила
За жизнь того, кто жизнью был ей сам:
В их общей урне скромная могила
Единый дух, единый прах укрыла. [159]

Пусть царства постигает распаденье,
Забудет мир – настанут времена —
Рабов, тиранов, смерть их и рожденье,
Но не умрут такие имена.
И доблесть, горней высоте равна —
Переживет в бессмертии страданье,
И встретит солнце чистою она,
Как на вершинах Альп – снегов блистанье [160]
Не тающих во век, чистейших в мирозданье.

Гладь озера манит хрустальным ликом,
Тем зеркалом, где образ звезд и гор
Весь отражен в безмолвии великом,
Заполонив прозрачных вод простор.
Чтоб этой мощью любоваться взор
Как должно мог – уединиться надо, [161]
Расширив дум заветных кругозор,
В которых крылась для меня отрада
Пока не сделался и сам я частью стада.

В том нет вражды, чтоб от людей бежать,
Не всем делить труды их и волненья,
И не презренье в том, чтоб погружать
Свой дух в его родник, – не то в своем кипенье
Он хлынет через край. С толпой общенье
Дух заражает суетой сует,
И он томится с чувством сокрушенья
Среди борьбы, в которой сильных – нет,
И злобно муками за муки платит свет.

И мы заплачем кровью, не слезами,
Раскаяньем томимы роковым,
Года, вдали лежащие пред нами —
В тоске оденем сумраком ночным.
Бег жизни бегством безнадежным станет;
Те устремятся к гаваням своим,
Чей дух смелей, но по морям чужим
Корабль других носиться не устанет
И он нигде в пути на якоре не станет. [162]

Не лучше ль без людей жить на земле,
Любя ее одну? Где мчится Рона.
Лазурная, [163]подобная стреле,
Близ озера прозрачного, чье лоно
Поит ее, лелея неуклонно, —
(Так детский плач заслышавшая мать
Дитя свое ласкает умиленно), —
Там вне раздоров мирно прозябать —
Не лучше ль, чем других губить иль погибать?

Не сам я по себе: во мне частица
Природы всей, мне радость – выси гор,
Мучительна – жужжащая столица.
Ничто вокруг не оскорбляет взор.
И лишь в одном я нахожу позор:
Звеном в животной цепи быть противно,
Меж тем, как рассекая волн простор,
Наш дух стремится к небу непрерывно,
Со звездами его сливаясь неразрывно. [164]

Лишь в этом – жизнь. Мне кажется былое
Пустыней людной, где был осужден
За грех, что мной когда-то совершен —
Я на борьбу и на мученье злое.
На юных, мощных крыльях вознесен
Теперь я вновь; как грозный вихрь пустыни
Полет их смел, и с ним поспорит он:
Оков холодных и подобных глине
Он сбросит мертвый гнет, нас тяготящий ныне.