Николай Оцуп - Океан времени

Весело дымящихся, — живут
Нынешние, не греша убийством
И кровосмешением, как тут
Предки их грешили. Византийством
Хитроумия утомлены,
Тексты многие они и сами
Позабыли, не томят их сны
О подвижниках, и между нами
В рясах обыватели ничуть
Не были бы странными, не будь

Между ними иногда забавник,
Чьи деянья учат каждый час
Жить самоотдачей, как Наставник,
И прощать клевещущим на нас…
Лучшие страницы «Илиады»
Кажутся пустым набором слов,
Если нужно хлеба и пощады…
Беглеца гостеприимный кров
Согревал, и охраняла вера
Старца нашего, его примера

Смысл. Кому же, зная наперед,
Что награды здесь не будет, служит
Через нас приор? Из рода в род
К центру (или сердцу) все тому же,
В первые и средние века
И теперешние (просвещенья,
Революций) не одна рука,
Отстранив виновников гоненья, —
Жертву изумленную ведет
В то, что не обманет, не прейдет,

Догма — как скала для Алигьери.
Сколько в ней пробоин с тех времен!
Недоверчивые к старой вере,
Ищем новой. А небес закон
Не меняется, и должен каждый,
Сотни раз чему-то изменив
Лучшему, домучиться однажды
До мольбы: спаси меня. Ты жив!
Но религия от суеверья
Много хуже честного безверья.

Как находят золотой обол,
Кем-то не уплаченный Харону
(И скелет из ямы не ушел),
Так и мы, конечно (по закону
Той же правды), наших в мир иной
Не перенесем костей, и кто-то
В будущем, склоняясь над плитой
С надписью, подумает: «Охота
Лгать себе: нехитрый человек
Сказочками жил, как древний грек».

Ну а ты, потомок отдаленный,
Ты узнаешь ли, зачем живем,
Заменить сумеет ли ученый
Наши мифы знанья торжеством?
Или же и вы непостижимым,
Как он опыта ни расширяй,
Будете дышать и в нестерпимом
Зле про ад, чистилище и рай
Снова наши песни запоете,
Не наивные — в конечном счете?..

Где любовь моя? в долине роз…
Человека человек, утешил…
Отчего же и в юдоли слез
Пятый год мы (и в разлуке)? Вешал
Человека человек и рвал
На куски (на то и бомбы), пыток
Было столько, что никто не знал,
Как выносим… И грозит избыток
Впечатлений доконать… Нет стен
Верных. В лагере унылый плен

Проще судорожных ожиданий,
Угрожающих кто знает чем
(В келье хуже, чем в лесу). В кармане
Паспорт итальянский, Ясно всем,
Что не итальянец, но снабдили,
Чтобы… «Впрочем, если уж придут,
Вы на крышу»… да, отсюда… или
В тот камин, а будешь пойман, тут
И конец тебе…» И все на тему
Бедствий… Утопая, за поэму

Ухватился я опять, она
Помогала мне в тюрьме. Поможет
И в монастыре… Пришла весна.
Как всегда, пленяет и тревожит
Милый птичий свист (твоих вестей
Слабая замена). Как я счастлив,
К партизанам уходя, полей
Зелень новую увидеть, пляски
Мотыльков, не знающих куда
Мчащихся зигзагом, и труда

Верного, крестьянского — с природу
Утешительный союз опять
Мысленно благословить; породой
Здешнего скота любуясь, взять
Вправо через луг и перед цветом
Вишен (розоватый — миндаля —
Уж осыпался недавно) в этом
Празднике, апрельская земля,
Быть с тобой воистину единым,
Любящим и благодарным сыном.

Дни ужасные для всех. Никто
И ни в чем не может быть уверен.
Вот беглец, укрывшийся пальто
В поле под дождем; пройти намерен
К пятой армии. Но пулемет
Срежет. Вот еврей, холодным потом
Обливающийся: вдруг найдет
Немец… Или вот перед полетом
Что-то выпил летчик молодой,
Так, для храбрости… Но он домой

Не вернется. Полон впечатлений
Жутких (за себя и за других),
Должен я дневник вести без лени.
Погляжу я иногда на сих
Чернецов, католиков примерных,
В полусвете всех Зеленых Ламп
(Наших домыслов высокомерных
И тщеславных, как иная вамп),
И хотел бы верить по старинке
В то, что вижу на цветной картинке.

Бог… Не дорасти, не досягнуть…
Более чем все за словом этим.
И на солнце не легко взглянуть,
Прямо, не мигая… Ближе к детям,
Ближе к патриархам! Сотворен
Сотворивший: Сам из мглы духовной,
Из народа ищущего Он
Вырастал и вырос. Поголовно
Все уже не могут не играть
Роль в мистерии, где Сын и Мать —

Главные фигуры. Я участник действа.
От души жалею тех,
Кто «преодолел все эти басни»,
Словно человека смерть и грех
Не сопровождают с колыбели
И везде и всех не стерегут…
Вновь меня сомненья одолели:
Чувства добрые во мне уснут…
Полон искреннего героизма
И правдив до горького цинизма,