Николай Оцуп - Океан времени

Вдохновляющая, как вино,
Милая, доступная, конечно,
Женщина, какая все равно, —
И беспечной, и бесчеловечной
Музе упоения нужна.
Боги подают пример. За ними
Смертные отведали вина
Жгучего в Афинах или Риме.
Только строго Иерусалим,
Стоя в стороне, дивится им.

«Иерусалим освобожденный»…
Кто освобожден? Гора камней?
Что же целый век, загроможденный
Ими, стоит? Не спеши. Умей
Видимое проверять незримым,
И безумный крестоносца путь
С тем сольется неисповедимым,
Что и ты в свою вмещаешь грудь.
Или битвы у тебя не те же,
Странные, жестокие: в тебе же!

С кем и за кого?.. Нужна кому
Жизнь нелицемерная? Что значит
Улучшение и почему
Рад бы, да никак нельзя иначе?
И какое там — идти ко дну!..
А вдали звучит, не умолкая:
Все-то заповеди нам в одну
Слить бы надо, и она простая:
«Будь готов страдание принять,
Но другого не заставь страдать!

Мало чувствовать себя поэтом…
Я годами жизнь мою веду,
Чтобы ты нашла награду в этом,
И уже сознательно иду
К высшей радости. Она — просторы
Без самовлюбленности глухой
И твои признательные взоры:
«Да! Ты ожил, ты одно — со мной.
Но, увы, еще не наступило…»
Где же изменюсь я? За могилой?

Слышу, как растроганный народ
В храме повторяет аллилую…
Где-то — вдалеке, а рядом — тот,
За стеной: приехал на Святую
Погостить чужой монах сюда,
Он-то и поет (простите, воет),
И люблю его уже. Ну да.
Что тут удивительного: стоит
Потерпеть воистину от зла
Своего и общего, — мила

Станет в лучшем смысле тварь живая,
Так же дышащая тяжело,
Как ты сам (неделя-то Святая),
С теми, кто меня обидел зло,
Не мирюсь, но от души прощаю
Их, повеяло в монастыре
Тем особенным, что наблюдаю
Каждый год в природе. На заре
Птицы многочисленней в апреле,
Сладко слушать их еще в постели.

Теплый воздух веет о цветах
Распускающихся, о работе
Тайной пробуждения. На днях
Крашеные яйца (не найдете,
Жалко, пасхи здесь и куличей),
Царскосельское «Христос Воскресе!»
Мне напомнят в парке лебедей
И такие краски в поднебесье,
Что и юг не вытеснит во мне
Памяти о северной весне.

Как Руси веселие есть пити,
Так мое — удары принимать
От судьбы. Несчастье — мой учитель
Хорошо почувствовать опять,
Что и у меня есть сердце. Значит,
Двадцать лет работы над собой —
Не впустую. Пусть оно поплачет…
Не поговорить ли, милый мой,
Вновь не о литературном «изме»,
Не о славе — о католицизме.

Ни оправдывать, ни обвинять,
Но вглядеться… Было то, что было.
От Востока Запад отстоять
Надо было. Это все решило.
Юноша развратный папой был,
И не раз кровосмеситель старый,
И за деньги тот ее купил,
И другой дорвался до тиары
С помощью…Но кто не знает всех
Неапостольских деяний тех.

Лютера и Тютчева наветы,
Достоевского и англичан —
Все понятно. И на всё ответы
Посейчас у женщин и крестьян,
Мало мудрствующих: доступном
Им благая весть разъяснена,
Вдохновенно все-таки и крупно
Государства строила она,
Церковь Римская, с великим жаром…
Да, она сегодня под ударом,

Только все, что строится на час,
То есть годы, редко затмевает
Блеск ее столетий. Все, что нас
Здесь манит, — тиара осеняет.
В идеале — Августина «Град
Божий», а в реальности — Европа,
Готики благословенный сад,
Дело рук вассала и холопа,
Горожанина и — ваших, Sire!
Бой и месса, четки и турнир…

От тиары молнии — походы
На Ислам, путь в Иерусалим,
В те Невероятнейшие годы,
Полные явлением одним.
Чтобы первый век, его начало,
Вспомнив — рыцарь плакал: ничего,
Если не опущено забрало, —
Бога ведь замучили его,
И неистово за гроб священный
Бьется воин с Рейна или Сены.

Надо зноем шлема и щита
Мучиться ему, и вновь открытый
Перед ним Восток, и неспроста…
Надо, чтобы рыцарь знаменитый
Славу заслужил не как-нибудь,
Чтобы воспевал его Торквато
В дни, когда пора и отдохнуть,
И цветет порочно и богато,
Вместо жертвы и молитв и мук,
Ватикан искусства и Наук.

Снова я живу тобой и мифом
Христианства. Был я чужд его
Уважаемым иероглифам
Раньше, чем страданья твоего
Стал виной. Оно освобождало
От привычек, и в судьбе людей
То невольно к сердцу приближало,
Что бывало родственно твоей
Жертве бескорыстной, благородной
И, мне кажется, богоугодной.