Николай Оцуп - Океан времени

Но когда я слышу: «Тель-Авив», —
Что-то настигает дорогое —
Древний и торжественный мотив —
Время и пространство мировое!..
Да, они построят новый дом,
Кровью искупающий искупит.
И Россия, ныне и потом,
Затаенной правды не уступит,
И увижу я над этим всем
Посох и дорогу в Вифлеем.

Иудей… ему дано такое,
Рядом с чем опасности войны —
Детская забава, я. Вдруг о Трое,
О сгорании любой страны
Забываешь, вглядываясь в это
Воплощающее «не убий!».
В ночь зловонную любого гетто,
В грозную решимость: всех Россий,
Всех Германий вынести погромы…
Вот, арийцы, старый ваш знакомый.

Вот венецианского купца
Внук достойный или Мордухая,
Унижали вы его отца,
Деда, прадеда…Не забывая
Ни одной обиды и любя
Вас, как ненавидящий умеет,
Он такое знает про себя,
Иов, что невольно вас жалеет,
Как богатых бедных… Над собой
Бездны он не видит ледяной!

Лепет о финансовых вельможах,
Голос Мракобесья о вещах,
Слишком уж на правду не похожих, —
Нет ее в ничтожных пустяках:
Новым будь Солоном или Крезом,
Ждет тебя особенный позор.
Почему? Но, милый, ты обрезан:
С небом заключенный договор…
Ты ему и в самом, деле ближе:
Избранный… последствия неси же.

Дело Дрейфуса и то «J’accuse» [36],
Чей эффект гражданский все признали…
Дело Бейлиса, российский груз.
Слов-то сколько о каком-то мяле.
К счастию, оправдан!.. А потом
Сквозь ограничительные квоты —
В катастрофу (хуже, чем погром),
Ибо у еврея с Кем-то счеты.
Ничего не понимает тот,
Кто библейской тяжбы не поймет.

Может быть, католицизма сила
(Не теперь, а в средние века)
В грозном «Dies irae, dies ilia…»? [37]
И теперь, из одного куска,
Люди еле сдерживают ярость,
И братоубийственный их клич
Пал на безразличие и старость
Человечества, как давний бич,
Принимающий любые формы,
Чтобы тишь да гладь взрывали штормы.

Кстати — я-то ведь пересмотрел
Отношение свое к марксизму:
Верхоглядства для меня предел
Там, где новой правды пароксизму
Приписать умеют только зло,
Нет, скрижали Эрфуртской программы
В чем-то, если уж на то пошло,
Близки тем… не лень же строит храмы:
Справедливость и закон труда
Глубже наших сплетен, господа.

Глубже даже кой-каких пророчеств,
Мистик, мне подобный эгоист,
Глубже очень многих одиночеств,
Так же как, ну скажем, Бах и Лист
Глубже музычки. И пусть фанатик
Грубо вмешивается в уклад
Прежнего. Состарился аббатик,
И сказал нам пролетариат:
«Люди, очарованные бездной,
Не возьметесь ли за труд полезный!

Гауптмана угрюмые ткачи
(Не суди приниженное «всемство»),
Каменщик у Брюсова: молчи!
Тут уже и новенькое земство —
Не решение. Власть баррикад
Тоже не решение, конечно,
Но уже никак нельзя назад
К барышне, танцующей беспечно.
И люблю я трезвость наших дней,
Родственную, кое в чем, твоей.

Ведь и ты не прячешься от будней —
Не мигая, смотришь им в глаза.
Жизнь тем праведней, чем многолюдней:
Мы, как виноградная лоза,
Крупной тяжестью вселенской грозди,
То есть нашей общностью, горды…
И Ему, и нам в ладони гвозди…
Все за всех. Какие там жиды!
Все на плаху!.. Век проблему сузил,
Гордиев перерубая узел…

11

Август. Полдень. Даже в октябре
Здесь жара, и бешеный от зноя —
Месяц императора: заре
Выходить из черного покоя
И сейчас же, накаляясь, жечь…
Утренней звезды прозрачный холод,
Словно льдинка, тает. Надо течь
Золоту расплавленному. Голод
Никого не мучит, жажда — всех,
Сон тяжел, и нервен вялый смех.

Выжжена трава. Араб в пустыне,
Может быть, другого ничего
И не знает, огненной святыне
Даже рад, а мне-то каково?
Солнца я не обоготворяю
(Хоть на севере его люблю)
И, томясь, в Апулии сгораю
И свои страдания целю
Ожиданием зимы: сырая,
Здесь она, до кости пробирая

Ревматическим сирокко, льнет,
Мокрым и холодным облипает,
Грязно, пасмурно, и дождь идет,
Вот в каком живу я чудном крае,
Да еще под оком часовых
И с людьми, которых заключенье
Как ударом оглушило. Их
Ссоры, бедствия, недоуменья
Были бы и климата страшней
Без чудесной помощи твоей…

Одурманивается влюбленный
Иногда и на десятки лет,
Если дан ему неблагосклонный
На его сгорания ответ.
Не таков ли даже ты, Лауры
Верный и чуть-чуть манерный друг,
И дальнейших Вертеров фигуры
И, конечно, будущих. Для слуг
Очень благородных вечной дамы
Эта роль по ходу нашей драмы