Семён Кирсанов - Поэтические поиски и произведения последних лет

Отцом среди своих планет
и за Землей следя особо —
распространяло Солнце свет
(но чувствовалось, что оно поеживается от озноба).

В мильоны градусов озноб
пятнал сияющее тело
(иногда оно выбрасывало с васильками и кашкою сноп
и беспристрастно вновь блестело).

Отцовски спокойное, оно заходило за Монблан,
но багровело над Камбоджей,
и было ясно, что Земля
озноб испытывает тот же.

И я не мог ни лечь, ни сесть
(по статистическим данным это происходило со всеми).
Знобило. Тридцать семь и шесть.
Что делать? — Всё в одной системе!

Беспокойное было Солнце,
неспокойное.
Беспокойным таким не помнится
испокон веков.

Вылетали частицы гелия,
ядра стронция…
И чего оно не наделало,
это Солнце!

Прерывалось и глохло радио,
и бессовестно
врали компасы,
лихорадила
нас бессонница.

Гибли яблони, падал скот
от бескормицы.
Беспокойное
в этот год
было Солнце.

Вихри огненно-белых масс
на безвинную Землю гневались.
Загоралась от них и в нас
ненависть.

Мы вставали не с той ноги,
полушалые…
Грипп валил
одно за другим
полушарие.

Соляными столбами Библии
взрывы высились.
Убивали Лумумбу,
гибли
в петлях виселиц.

Ползать начали допотопно
бронеящеры.
Государства менялись нотами
угрожающими.

Все пятнистей вставало Солнце,
тыча вспышками,
окружаясь
кольцами
ко́нцен−
трическими.

Рванью пятен изборожденное
безжалостно —
в телескопах изображение
приближалось к нам.

Плыл над пропастью Шар Земной
в невесомости…
И казалось:
всему виной
в небе Солнце.

Но однажды погожим днем
было выяснено,
что исчезло одно пятно
ненавистное.

Солнце грело косым лучом
тихо, просто,
отболевшее, как лицо
после оспы…

О, милый мир веселых птичьих гнезд!
Их больше нет.
Несчастная планета
попала в дождь из падающих звезд
с диаметром
от мили до полметра.

Шальные звезды
мчатся вкривь и вкось,
шипят и остывают в мути водной.
Как много их, беспутных, пронеслось,
и ни одной
спокойной, путеводной.

— Тревога!.. —
рупор хрипло говорит.
Прохожих толпы прячутся в воротах.
Но где настигнет нас метеорит?
Где нас раздавит ржавый самородок?

Уже так было с Дублином.
За миг
покончено с Афинами и Веной.
В секунду
камень огненный возник
и изменил пейзаж обыкновенный.

Проходит год,
и не проходит дождь.
И общая тревожность стала бытом.
Кто может знать, когда и ты найдешь
себя,
звездой безжалостной убитым?

Железо вылетает из небес.
А люди стекла круглые наденут
и шепчутся:
а может быть, не здесь,
а может, пролетят и не заденут?

Один сидит на башне, нелюдим,
считает блестки мчащегося скопа,
он — астроном.
Он всем необходим,
как врач, с бессонной трубкой телескопа.

Среди все небо исписавших трасс
он вспоминает на седле тренога
от тихий век,
когда пугала нас
наивная воздушная тревога.

В который раз
на снимке видит он
за миллионы километров сверху
кишащий метеорами район,
подобный праздничному фейерверку?

А здесь, —
глаза двух полюсов кругля,
бежит, вздымаясь светом Зодиака,
огромная
бездомная Земля,
добитая камнями,
как собака.

Звезда зажглась
в ночной вселенной,
нет, не зажглась, а родилась.
Звезда, не гасни,
сияй нетленно,
светись на небе ради нас!

Но лишь зажглась,
как уронилась
из мирозданья навсегда…
Скажи на милость,
скажи на милость,
куда девалась ты, звезда?

Не оттого ль
так жарко сердцу,
что ты горишь в моей груди?
Звезда, погасни,
помилосердствуй,
твой жар убьет меня — уйди!

Плывет путем земным
Земля.
Сияет день ее.
У Солнца ж бред:
за ним
ведется наблюдение.

Земля из-за угла
подстерегает диск его.
Схватила в зеркала.
Спустила вниз.
Обыскивает.