Семён Кирсанов: Поэтические поиски и произведения последних лет

Что такое
новаторство?
Это, кажется мне,
на бумаге
на ватманской —
мысль о завтрашнем дне.

А стихи,
или здание,
или в космос окно,
или новое знание —
это, в целом,
одно.

В черновом
чертеже ли
или в бое кувалд —
это
опережений
нарастающий вал.

Это дело суровое,
руки
рвутся к труду,
чтоб от старого
новое
отделять, как руду!

Да, я знаю —
новаторство
не каскад новостей, —
без претензий
на авторство,
без тщеславных страстей —

это доводы
строит
мысль резца и пера,
что людей
не устроит
день, погасший вчера!

Не устанет трудиться
и искать
человек
то,
что нашей традицией
назовут
через век.

Всю жизнь
глядеть
в провал
пока
в аорте
кровь дика!
Всю жизнь —
антрэ,
игра,
показ!
Алле!
Циркач стиха!

Мери-красавица
у крыльца.
С лошадью справится —
ца-ца!

Мери-наездница
до конца.
С лошади треснется —
ца-ца!

Водит конторщица
в цирк отца.
Лошади морщатся —
фырк, ца-ца!

Ваньки да Петьки в галерки прут,
Титам Иванычам ложу подавай!
Только уселись — начало тут как тут:
— Первый выход — Рыжий! Помогай!

Мери на бок навязывала бант,
подводила черным глаз,
а на арене — уже — джаз-банд
Рыжий заводит — раззз:

Зумбай квиль-миль
толь-миль-надзе…
Зумбай-кви!..
Зумбай-ква!..

Вычищен в лоск,
становится конь.
Мери хлыст
зажимает в ладонь.
— Боб, винца!

Белой перчаткой
откинут лоб.
Мери вска−
кивает в седло:
— Гоп, ца-ца!

Цца!
По полю круглому. Гоп!
Конь под подпругами. Гоп!
Плашмя навытяжку. Гоп!
Стойка навыдержку. Гоп!
Публика в хлопанье. Гоп!
Гонит галопом. Гоп!
Мери под крупом. Гоп!
Мери на крупе. Гоп!
Сальто с седла.
Раз — ап, два — гоп!
Мери в галоп.

Публика вертится.
Гоп…
Гоп…
Гоп…

Екнуло сердце.
Кровь…
Стоп!..
Крик —
от галерки до плюшевых дамб,
публика двинулась к выходам.

Все по местам! Уселись опять.
Вышел хозяин. Сказал: «Убрать!»

Зумбай квиль-миль
толь-миль-надзе…
Зумбай-кви!..
Зумбай-ква!..

Бой быков!
Бой быков!
Бой!
Бой!

Прошибайте
проходы
головой!

Сквозь плакаты,
билеты,
номера —
веера,
эполеты,
веера!..

Бой быков!
Бой быков!
Бой!
Бой!

А в соседстве
с оркестровой трубой,
поворачивая
черный
бок,
поворачивался
черный
бык.

Он томился, стеная:
— Ммм-у!..
Я бы шею отдал
ярму,
у меня перетяжки
мышц,
что твои рычаги,
тверды, —
я хочу для твоих
домищ
рыть поля и таскать
пуды-ы…

Но в оркестре гудит
труба,
и заводит печаль
скрипач,
и не слышит уже
толпа
придушенный бычачий
плач.

И толпе нипочем!
Голубым плащом
сам торреро укрыл плечо.
Надо брови ему
подчернить еще
и взмахнуть
голубым плащом.

Ведь недаром улыбка
на губках той,
и награда ему
за то,
чтобы, ярче розы
перевитой,
разгорался
его задор:
— Тор
pea
дор,
веди
смелее
в бой!
Торреадор!
Торреадор!

Пускай грохочет в груди задор,
песок и кровь — твоя дорога,
взмахни плащом, торреадор,
плащом, распахнутым широко!..

Рокот кастаньетный — цок-там и так-там,
донны в ладоши подхлопывают тактам.
Встал торреадор, поклонился с тактом, —
бык!
бык!!
бык!!!
Свинцовая муть повеяла.
— Пунцовое!
— Ммм-у!
— Охейло!

А ну-ка ему, скорей — раз!
Бык бросился.
— Ммм-у!
— Торрейрос.

Арена в дыму. Парад — ах!
Бросается!
— Ммм-у!
— Торрада!

Беснуется галерея,
Торреро на…
— Ммм-у!
— Оррейя!

Развеялась, растаяла
галерея и вся Севилья,
и в самое бычье хайло
впивается бандерилья.