Семён Кирсанов: Искания

могла бы называться эта книга. Но если бы она называлась «Мое неизбранное» – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, как, например, «Моя именинная» в 1928 году, либо печатаются впервые, хотя написаны давно, как, например, «Герань – миндаль – фиалка», поэма 1936 года. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту. Они и остались «за воротами» многих моих сборников. Книгу таких произведений я назвал «Искания». Пусть это название объяснит особенности моего шага по поэзии. Меня часто и довольно зло упрекали, что я сбиваюсь в стороны. Но как искать новое, если не смотреть по сторонам, если не отвлекаться от прямой и удобно утоптанной дороги? В утренние мои годы меня влекли к себе не только подмостки митинговых аудиторий, но и арена цирка, где хотелось перелетать с трапеции на трапецию головокружительных рифм. Я искал слова быстрого и точного, отважно пробегающего по канату темы. Если мой читатель посмотрит добрым взглядом на стихотворение «Мери-наездница», он найдет в нем не только поэтическое озорство, но и признаки поступи, свойственной мне и в самых грустных обстоятельствах. Вскоре я стал искать свое место в теме будущего. Так возникли «Осада атома» (1933) и «Поэма о Роботе» (1934) задолго до того, как расщепленное ядро и кибернетика превратились в реальность и литературную тему многих авторов. Предчувствие будущей войны отлилось в поэму «Герань – миндаль – фиалка», показавшуюся тогда неправдоподобной. И действительно, в жизни война оказалась другой, чем в фантастической поэме. Но что-то было угадано, и за эти угаданности я помещаю ее среди новых своих вещей. Новое? Но я искал его и в старом, забытом. Русский лубок (напомню: «Как мыши кота хоронили», «Повесть о Ерше Ершове, сыне Щетинникове»), о котором нет ни слова в хрестоматиях, привел меня во время войны к листкам «Фомы Смыслова», а сейчас к «Сказанию про царя Макса-Емельяна…». Стоит ли еще говорить о направлении моих исканий, если об этом могут сказать напечатанные здесь стихи и поэмы? Надеюсь, что читатель поймет, что искал я не только цветные стеклышки. Впрочем, из цветных стекол удавались иногда не только случайности калейдоскопа, но и феерические окна соборов, которым может позавидовать и современный художник. Я стремился и к этому, хотя люблю чистое и прозрачное стекло, сквозь которое ясно видна жизнь. Но искания – это и поиски в себе самого главного, самого важного, чтобы открыть его людям. Иногда это как боль, которую выдает неожиданный для самого себя вскрик. Или как удивление, или как тревога, которую необходимо кому-то передать. Но тут уже ищет не поэт, а сами темы ищут поэта.

Семен Кирсанов

1927