Семён Кирсанов - Искания

Ты искал
   имен девичьих,
календарный
   чтил обычай,

но, опутан
   тьмой привычек,
не нашел
   своей добычи,

И сегодня
   в рифмы бросишь
небывалой
   горстью прозвищ!

Легкой выправкой
   оленей
мчатся гласные
   к Елене.

В темном лике –
   Анастасья –
лепота
   иконостасья.

Тронь, и вздрогнет
   имя – Анна –
камертон, струна,
   мембрана.

И потянет с клички
   Фекла –
кухня, лук,
   тоска и свекла.

Встань под взмахом
   чародея –
добродетель –
   Доротея!

Жди хозяйского
   совета,
о модистка
   Лизавета!

Мармеладно –
   шоколадна
Ориадна
   Николавна…

Отмахнись
   от них рукою,
зазвени
   струной другою.

Не тебе –
   звучали эти
имена
   тысячелетий.

Тишина!
   Silence! и Ruhig!
Собери,
   пронумеруй их, –

календарь
   истрепан серый, –
собери их
   в буквы серий,

чтобы люди
   умирали,
как аэро,
   с нумерами!

Я хотела
   вам признаться,
что люблю вас,
   R-13!

Отвечаю,
   умилен:
– Я люблю вас,
   У-1 000 000!

Колокола. Коллоквиум
   колоколов.
Зарево их далекое
   оволокло.

Гром. И далекая молния.
   Сводит земля
красные и крамольные
   грани Кремля.

Спасские распружинило –
   каменный звон:
Мозер ли он? Лонжин ли он?
   Или «Омега» он?

Дальним гудкам у шлагбаумов
   в унисон –
он
 до района
     Баумана
         донесен.

«Бил я у Иоанна, –
   ан, –
звону иной регламент
   дан.

Бил я на казнях Лобного
   под барабан,
медь грудная не лопнула, –
   ан, –

буду тебе звенеть я
   ночью, в грозу.
Новоград
   и Венеция
кнесов и амбразур!»

Била молчат хвалебные,
   медь полегла.
Как колыбели, колеблемы
   колокола.

Башня в облако ввинчена –
   и она
пробует вызвонить «Интерна –
   ционал».

Дальним гудкам у шлагбаумов
   в унисон –
он
 до района
      Баумана
          донесен.

Роза, сиделка и россыпь румянца.
Тихой гвоздики в стакане цвет.
Дальний полет фортепьянных романсов.
Туберкулезный рассвет.

Россыпь румянца, сиделка, роза,
крашенной в осень палаты куб.
Белые бабочки туберкулеза
с вялых тычинок-губ.

Роза, сиделка, румянец… Втайне:
«Вот приподняться б и „Чайку“ спеть!..»
Вспышки, мигания, затуханья
жизни, которой смерть.

Россыпь румянца, роза, сиделка,
в списках больничных которой нет!
(Тот посетитель, взглянув, поседел, как
зимний седой рассвет!)

Роза. Румянец. Сиделка. Ох, как
в затхлых легких твоих легко
бронхам, чахотке, палочкам Коха.
Док-тора. Кох-ха. Коха. Кохх…

Расчлененные в скобках подробно,
эти формулы явно мертвы.
Узнаю: эта линия – вы!
Это вы, Катерина Петровна!

Жизнь прочерчена острым углом,
в тридцать градусов пущен уклон,
и разрезан надвое я
вами, о, биссектриса моя!

Знаки смерти на тайном лице,
угол рта, хорды глаз – рассеки!
Это ж имя мое – ABC –
Александр Борисыч Сухих!

И когда я изогнут дугой,
неизвестною точкой маня,
вы проходите дальней такой
по касательной мимо меня!

Вот бок о бок поставлены мы
над пюпитрами школьных недель, –
только двум параллельным прямым
не сойтись никогда и нигде!

О, Картвелия
   целит за́ небо,
пули легкие
   дальше не были.
В небо кинемся
   амхина́гебо,
двинем в скалы
   на взмахи сабли.

Чика красного,
    чика белого,
Чиковани и Жгенти,
   чокнемся! –
Сокартве́лоши
   ми пирве́лад вар! –
Говорю я,
   ко рту рожок неся.

Зноем обдал нас
   город Тби́лиси.
Хорохорятся
   горы го́лубо.
Дождь на Мта́цминде,
   тихо вылейся
и до Ма́йдани
   мчи по желобам…