Семён Кирсанов - Поэтические поиски и произведения последних лет

Мать держит сына,
поет,
качает —
ее вершина.

А вот
под лестницей
к часам мельчайшим
склонился
мастер.
Все эти части
здесь в его власти.
И вот он счастлив:
есть пульс
в волосике,
пошли колесики
послушных суток
вперед чин чином.
В секунду эту
взошел он будто
сам на вершину!

В стекло двойное,
по щели
треснутое,
я вижу:
двое
стоят так тесно,
так — куртка к платью,
как будто в мире
лишь
это место
для их объятья.
А все другое
для них предгорье
вершины снежной
любви их нежной…

Вдруг
телескопные
все линзы
лопнули…
Осколков сколько!
Сплошь,
как портьерами,
закрылась бездна.
Вот что
потеряно.
Вот что
исчезло.

Скалу,
что льдинами
нависла круто,
тенями длинными,
как демон Врубеля
в павлиньих перьях,
покрыло утро.
Теперь я видел
из узкой ямы,
из тьмы безлестничной,
как стены сложены,
как, подытожены
века
слоями
породы треснувшей.
Изломы нижние
под тенью хмурой
валялись
книжною макулатурой,
как в обвалившейся
библиотеке…

Кто был
тот, рывшийся
здесь в юрском веке,
в стелла́жах, стиснутых
в подземном шкафе?
И что
оттиснуто
на корешках их?
Где
их раскрытье?
На Крите знаки
прочесть бы легче!
Закладки брекчий
в тысячетомных
собраньях сбросов.
Про́пасть
вопросов!
Таблицы сдвинулись.
Природы
клинопись
на плитах плоских.
Как называются
такие блестки,
стеклом облитые?
Не пневмолитовые ли
сложения?
Воображение
мне нашептало:
«Здесь — цель разведки!»
Крупинки серые
лантана,
церия…
Названья странные
металлов редких —
лютеций,
стронций…
Слова, звучащие
подземно, дивно.
И мысль кипящая
меня ошпарила:
радиоактивность!

Вверху
у края
сверкнуло солнце,
как грань брильянта,
жужжа,
сверкая
бурлящей массой
слепящих ядер.
Стена
стояла
раскрытой кассой,
и в ней —
миллиарды!
Нашел!
Конечно!
Вот этот про́гиб…
Здесь —
цель конечная
моей дороги.
Сны были в руку,
сбылись виденья,
не зря —
паденье!
Мелькнув шутихой,
грань
откололась,
ощупать можно!
И тут же
тихий
сигнальный голос:
«Не в этом выход,
оставь,
все ложно…
В снах —
нет значенья!»

Но
излученье
все нарастало.
Как разноцветно,
как ярко стало!
Как ленты спектра
горят на призмах!
Какой?
Который
здесь — чистый торий?
Актиний?
Литий?
Вернейший признак
моих открытий —
стена сияла!
На мелком щебне,
как злой волшебник,
стена стояла,
прижав к сверкающей груди
осколки…

А ведь страна еще
не знает,
сколько
чудес тут скрыто!

Вот что открыто!

Теперь отвергли б мы
нефть,
уголь,
ветер!
Ведь тут энергии
на сто столетий!
Всем людям будущего
запас богатства!
Но как
добудешь его,
как вверх добраться?
Нельзя,
нельзя ж его
оставить в нетях,
в теснинах этих
зарывшись заживо!

Как вьются жилы
наследства
щедрого
в отвесных скалах!
О, если б
четверо
сложили б силы
и путь искали,
и я,
и рядом,
вожак отряда,
и тот,
с вечерним
зрачков свеченьем,
и тот,
кому я
в беде признаться
мог напрямую, —
нам —
только взяться б —
по плитам каплющим
к подарку яркому
друг другу на плечи
и руку на руку!
Мы б
в этой гибели
ступеньки б вырубили,
мы проложили бы
путь
сквозь породу
и положили бы
на стол
народу
клад,
что нашли мы, —
неисчислимый…

Но — под громадою
жил
и извилин
один — я падаю,
один — бессилен!

О мир товарищей,
как ты далек!
Где остывающий
мой огонек!

Там, в человечестве,
пропасть
нельзя,
кивни — засветятся
вокруг
глаза.

Здесь —
одиночество,
ни слов, ни глаз,
И огонечек твой
почти
погас…

Исчезло
сна
кино цветное.
Опять тесна
щель
надо мною.
Лишь серый цвет,
цвет
однотонный,
принес рассвет
в расщеп бездонный.

Но,
как с клише
неясный оттиск,
от сна
в душе
остался отблеск —
мысль о моих
друзьях забытых,
там,
в снеговых буграх, зарытых.

Обвал
сорвал
брезент палатки,
занос
занес
их слоем гладким,
забиты
рты
крупою мокрой,
глаза
мертвы,
сердца
умолкли!