Словно вкопанный встал я средь старого сада
И не мог насмотреться на прелесть вокруг,
Всею грудью вдыхал золотую прохладу —
Духом сена дышал свежескошенный луг.
В этой местности я не нашел перемены.
Радость в сердце как прежде… И вдруг в этот миг
Вижу: девочка прямо по свежему сену
Подбегает ко мне, огибая цветник.
Для нее на деревьях чирикают птицы,
Светит солнце и цвесть не устали цветы.
Для нее защищают родные границы
Пограничников сторожевые посты.
Вот она — воплощенье надежд наших смелых,
За нее умереть я готов был не раз!
Вот она предо мной в своем фартучке белом
И не сводит с меня вопрошающих глаз.
Что напомнила мне она чем-то знакомым?
Чьи черты? Или замысел? Или мечту?
Ночь и свист соловья за беседкой и домом?
Вековые садовые липы в цвету?
Нет, не мысль, не видение этот ребенок…
Но тогда — чем близка эта девочка мне?
Точно я пробудился и вижу спросонок
То, что только пред этим я видел во сне!
Где? Когда? Почему, если тут не ошибка,
Сколько я эту мысль от себя не гони,
Так мне родственны эти глаза и улыбка,
Так глаза мне и губы ребенка сродни!
Как мне памятны этих движений порывы!
Где я лоб этот видел, и щеки, и рот?
Отчего этой девочки вид шаловливый
Что-то смутное в памяти воссоздает?
«Ты откуда? Из здешних?» — спросил я ребенка.
— «Нет, мы только приехали в эти края,
Мы из дальних, — ответила девочка звонко. —
Старший врач санатория — мама моя.
Я давно сирота. Я отца потеряла.
Это был, говорят, настоящий храбрец.
Как на фронте дела? — не смущаясь нимало,
Вопрошает она. — Вы ведь тоже боец?
Вижу — орден на вас… Значит, вы воевали?
Значит, вы, как отец мой, такой же герой?
Вы ж в семнадцатом тоже народ защищали?
Может, вместе застал вас и сорок второй?
Он тогда и погиб. Ведь в аду том кромешном
Нелегко было счастье для нас отстоять!»
— «Как фамилия ваша?» — спросил я поспешно,
Но ответа она не успела мне дать.
На газоны ложилось заката сиянье,
Погружая окрестности в сумрак вокруг.
Незнакомая женщина вышла из зданья,
С главной двери откинувши крюк.
«Вот и мать моя», — вымолвила горделиво
Девочка, переглянувшись со мной.
Я поклон незнакомке отвесил учтиво.
«Мама, видишь, к нам новый приехал больной».
«Хорошо. Погуляй, пока солнце не скрылось».
Но на детском лице показалась печаль…
Против воли приказу она подчинилась,
Ей беседу со мной прерывать было жаль.
И с какой-то подавленною досадой
На меня поглядела девчурка в упор:
«Нам, не правда ли, так расставаться не надо?
Мы ведь с вами продолжим потом разговор?»
Я кивнул ей, и маленькая фигурка
Вмиг умчалась, весеннего ветра резвей.
«Вы уже подружились с моею дочуркой? —
Мать спросила. — Все в мире приятели ей».
Мать, как дочь, улыбнулась улыбкой минутной,
Что-то давнее в памяти вновь возродив…
Я ловил ощущения эти, как смутный,
И забытый, и некогда близкий мотив.
Сердцем вник я в звучанье былого напева
И в погоне за былью, угасшей давно,
Вдруг припомнилось всё, и воскликнул я: «Ева!»
А она: «Мне Элгуджу увидеть дано!»
Крепко руку друг другу пожали. «Я рада.
Я врачом здесь. Меня пощадила судьба…» —
В это время девчурка с букетом из сада
Стала, к нам подбежав, у дверного столба.
«Вы спросили, как звали отца. Я вам тут же
Собиралась сказать, да ушла, не могла.
Но теперь я могу. Папу звали Элгуджей…»
А Казбек ослеплял белизною чела…
1942
411. Колыбельная. Перевод В. Потаповой
Сходят сумерки в долину.
С песней мать склонилась к сыну:
«Спи, тебя я не покину,
Баюшки-баю!
Не коснется сына горе.
Край родимый, горы, море
Бережет отец в дозоре.
Баюшки-баю!
Он сказал мне, уезжая:
„Пусть малыш растет, мужая
И Арсену подражая!“
Баюшки-баю!
Для сыночка дорогого
Сабля есть, ружье готово.
Оседлаю я гнедого.
Баюшки-баю!
Подведу коня к порогу,
Снаряжу тебя в дорогу.
Ждет отец себе подмогу.
Баюшки-баю!
Послужи, сынок, отчизне!
Не жалей, мой мальчик, жизни
За страну свою!
Баюшки-баю!»
Читать дальше