Галактион Табидзе - Стихотворения

Горит в огне любовный лепет…
Слова оставили меня.
Клубится мрака черный лебедь
Над красным лебедем огня.

Погибли милого былого
Несбывшиеся письмена.
Любовь — как поле Ватерлоо.
Возмездье. Утро. Тишина.

Взывать к прошедшему напрасно,
А будущего — не хочу.
Кругом — растерзано пространство.
Оглядываюсь и молчу.

Горят безумные посланья —
Огнем надежду утоли!
Опять — рекой — воспоминанья
Нахлынули — и понесли…

Поэта блажь — он часто вспоминал
Тебя, и вот сравненье: ты и осень.
Напрасно луч я в яхонте искал,
Увы, и он пропал, и ты, и осень.

Сегодня ночь бежит, темным-темна,
И Вельзевул усердно ветры гонит.
А ты сидишь и плачешь у окна,
Любовь ныряет, как челнок, и тонет.

Но памяти в беспамятстве служа,
Пощады друг у друга мы не просим.
Пустыня — сердце, но родник — душа,
И снова: ты и осень, ты и осень.

Глициния. Лестница витая.
Осыпавшаяся листва,
Чеканная и золотая,
Лежит воздушно — как слова.

Над городом простерта
слабо
Мерцающая пелена,
И ранних сумерек баллада
Тому причина и вина.

Их бледно-розово-янтарный
Меня тревожит колорит
И больше, чем пожар Верхарна,
Воображенью говорит.

Предгорья — караван печальный.
Бредет обитель «Саване»
Вослед сутулой Арсенальной
Неведомо куда
вовне.

Страшись метафор, как навета!
Стояли обе — а потом —
Одни водовороты света
На месте ровном и пустом.

Открылся берег протяженный,
Раскат на северо-восток,
И сумрак сизый, свет тяжелый
На краски города налег.

И ты — единственная милость —
Как я тебя уберегу? —
Мне на мгновение явилась
Седая — в пепле и в снегу.

Разлад, погибель и сиротство…
Не надо!
Боже, ослепи…
Прости…
Дай — видеть,
быть,
бороться,
Благослови и укрепи!

Мтацминды остов.
Небосвода
Свет уходящий — и туда
Ведут ступени эшафота,
Как пишут эти господа.

Не поведут их на закланье,
И Час Судьбы они проспят —
Но, взыскан прежде
и заране,
Пророчествующий распят!

А непосильный крест разлада
Давно и строго утвержден.
Постой, постой, моя баллада:
Не спит мой город,
верит он…

С мечом кровавая Беллона
Стоит на древнем берегу.
По всей земле цветут знамена,
И время согнуто в дугу.
Мы гнали поезда к Тавризу
И воли наглотались всласть,
И в жертву новому Фазису
Кровь наших братьев пролилась.
Кипят Тбилиси и Батуми,
Мятеж с природой говорит,
И, как высокое раздумье,
Орел над родиной парит.

А в дальнем и глухом приделе
В невозвратимой тишине
Тонул и плыл Светицховели
При бледно-огненной луне.
В туман окутанная Мтквари
Идет, влекомая луной,
Между домами и церквами
Широкой призрачной волной —
И с тихим лепетом безумья
Уснувший город залила…
Ночь — ни звезды. Луна-колдунья,
Вода, кресты и купола.

Мы гнали поезда к Тавризу,
Объяты искрами и тьмой,
По вдохновенному капризу,
По зову вечности самой.
Мы вызвали землетрясенье,
Раскалывая пласт о пласт,—
И мысль о собственном спасенье
Презренье вызывала в нас.
А свечи гасли и горели,
И, весь сияющий насквозь,
Тонул и плыл Светицховели,
Как бы сиреневая гроздь,
А там отцы мои святые
Без ропота на божий гнев,
Уже по плечи залитые,
Поют, светильники воздев.

А мы убитых отпевали,
Гнев воссылая небесам…

И вторит литургия Джвари
Святым умолкшим голосам.

Кто захаживал к Дьяволу в гости,
Пыль будил на шагреневом томе?
Здесь бряцали берцовые кости
На потребу каких анатомий?

Над ретортой, в углу паутинном,
Кто, как Гёте, искривливал губы
И выкачивал спиритус винный
Из глубин перегонного куба?

Кто подкашивал стебли растений,
Роз тепличных, невинных, капризных?
Среди молний, ударивших в стены,
Год двадцатый распался как призрак.