Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

К мрамору плиты надгробной,
Под которой спит поэт,
На иное неспособный,
Только роз кладу букет.

Кожа девичья заране
Обретает смуглый цвет.
Разговор ведут крестьяне.
Дети молвят «да» и «нет».

Мир себя нашел в поэте,
Им спасен и обогрет.
И любой вопрос на свете
Превращается в ответ.

Спит, уйдя во тьму, в глубины,
Сердце-роза много лет.
Роза с сердцем — двуедины,
Тленью смерти дан запрет.

На поэта и на лиру
Лег молчания обет,
Но поэт оставил миру
Камень-розу, вечный след.

Роза, спящая влюбленно,
Пентаграмма и секрет:
Рот и рана, луч и лоно,
В персти персть, и в свете свет.

Стремянка ждет под яблонею каждой —
Бела и ясно в сумерках видна.
Наполнен мир неутоленной жаждой:
О мед небес, о синева руна!

Воспоминанья в ежевичной дымке,
Рассвет неспешный, утренний озноб —
Сбродилось лето, вынуты отжимки,
В корчагах — сусло, масло и сироп.

Пора для встречи с тою, что любима —
Где нет любимой — там горит земля! —
А дальше — время пусть проходит мимо,
Двоим тела и души веселя.

О лососинно-красная листва,
Глаза в глаза, в тени кровавых буков, —
И жизнь сегодня только тем жива,
Чтоб умирать, друг друга убаюкав.

Случайности сошедшихся примет,
Печаль и радость райского расцвета, —
О совершенство лета! Впрочем, нет:
Незримый миг оконченного лета.

Прогноз погоды для нас одинаков,
Хоть в мире мы — по разным местам.
«Здесь» и «там» — чем не формулы тайных знаков?
О мир, поделенный на Здесь и Там!

Место, где держит меня нужда,
Место, в котором томишься ты.
Любовь ничем не сыта никогда:
Ярость разлуки, зло пустоты.

Любовь и пища — так ведь немного.
Пространство и время — в одном кругу.
Но если к тебе и ведет дорога,
По ней до неба дойти не могу.

Семикратным счастьем ты отблистала.
Прекрасней, чем в грезе, чем наяву:
Смерть уступила — и сердце стало
Стрелою, легшей на тетиву.

Жажда моя пылает пожаром —
Кто погасить бы его захотел,
Утишить сумел бы? Чахнет задаром
Яростный зов слияния тел!

Страшная сладость губит гурмана,
Стекая пламенем вдоль хребта.
Ржавый клинок, раскрытая рана,
Горькое ложе, скорбь, темнота.

Ничто и нечто, и ночь навеки,
Последнего меда скудный отстой.
Тело не спит, распахнуты веки.
Пустые руки полны пустотой.

Заканчивать. И начинать сначала.
Неслыханное — все-таки грядет.
Опять считает человечий род,
Что пролил слез и крови слишком мало.

Мы стали неотъемлемою частью
Лавины, массы, общности любой.
И Цезарь, снова наделенный властью,
Нас отправляет в бой и на убой.

Бездарный демон, ждущий в эпилоге
Того, чтоб нас единый залп скосил!
Мы гибнем, мы собой мостим дороги
Из года в год. Пустая трата сил.

Мосты сжигаем, без раздумий рушим
Все на пути. По крышам — цепь огня!
Мы будущего ждем — и к нашим душам
Крадется ужас завтрашнего дня.

Нам не до рифм, и к прочим тонким граням
Мы безразличны. Больше не взрасти
Цветам над болью. Только руки тянем.
Зажать пытаясь пустоту в горсти.

Молчим, страдая. Впрочем, вывод быстр:
К чему слова ограбленных и сирых?
Обломкам мира нужен ли регистр,
И должно ли копаться в черных дырах?

Кто в сердце шепчет нашем? Почему
Мы ждем, что он, склонясь над горькой чашей,
Уронит каплю вечности во тьму
Вихреворота скорой смерти нашей?

Смерть медлила, а он стоял на страже,
Готовый. Отрицал любую тьму.
Тянулись караваны и миражи:
О, как же много грезилось ему!

Он пламенел, зрелея неуклонно,
И, лишь томя подобием стыда,
На чувства и на рукопись Платона
Рабыня тень бросала иногда.

Зачем же смерть, когда толпой предерзкой
И мертвой духом — полон дольний край?
При чем здесь ангел, если страстью мерзкой
Вводим любой, кто хочет, в гнусный рай?