Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Споры от папорти — крылья сандалий.
О Гермес, не твоя ли работа?
Вскрыты семянки, и в дальние дали
сами подошвы тропу угадали —
но смотри, не попасть бы в тенета!

Вспомни Клингзора: волшебник могучий
мне роднею доводится дальней.
Вызнала я, на неведомый случай,
жабника тайну, и мыши летучей —
ты не сделаешь путь мой печальней.

Лета взбухает — и пенится дико
Унструт, речка подлунного мира.
Двух этих рек божество, Эвридика,
заточена в берегах: безъязыка
и безмолвна Орфеева лира.

Лепесток опасть спешит;
мак в коробочке шуршит
тяжкий, темнокровный.
Знай, что Норна ткет мечту,
подрубая на лету.
Спи, мой цвет шиповный.

Спи для Норны, что тебе
уготовила в судьбе
трудный путь, греховный.
Не серпом и не мечом,
знай, полынь с тропы ссечем.
Спи, мой цвет шиповный.

Спи, под шорох с вышины.
Для бессмертных не важны
звенья родословной.
Мчатся ветры, шелестя.
Знай, Орфей — твое дитя.
Спи, мой цвет шиповный.

Сентябрь — хозяин хмурый:
поспели времена.
Походкою понурой
в обувке жесткой, бурой
уходят семена.

Босые кармелиты
бредут в туман, во тьму,
для всех ветров открыты,
и ливнями облиты,
и мучены в дыму.

Султаны, камилавки
плывут сквозь белый свет —
ни отдохнуть на лавке,
ни добрести до травки
у них надежды нет.

Стоят подобья пагод —
салатная гряда.
Пучки, устав от тягот,
обвянут, в землю лягут,
лишь грянут холода.

Из древних лет несмело
бредет жрецов толпа:
для орфиков приспело
мгновенье смены тела,
священна их тропа.

Пусть имя — лишь обнова,
но неизменна суть.
Пусть гаснет свет былого,
в семянке — скрыто Слово,
и мир не стар ничуть.

Нет, мир земли не столь убог,
чтоб не почуять рост корней,
чей путь и долог, и глубок,
но ввысь приводит тем верней;
Во всем живом — росток такой
являет смысл и естество, —
он есть в любой душе людской,
и попросту — на дне всего.

Нет, мир земли не столь убог,
чтоб отказаться наотрез
от перепутий и дорог,
снегов и синевы небес;
от счастья тайного, когда
тела сливаются в одно,
и блещет багрецом вода,
преображенная в вино.

Нет, мир земли не столь убог,
чтоб не были ему даны
права — не подводить итог,
не раздувать пожар войны;
жизнь говорит: держись, поэт!
Так не впадай же в забытье,
и в час, когда надежды нет,
есть малый отсвет от нее.

Нет, мир земли не столь убог,
чтоб не постичь болезнь свою, —
его закон и прям, и строг,
он верного найдет судью,
чтоб тот, былое обозрев
и меру зла установя,
обрушил справедливый гнев
на вредоносного червя.

Нет, мир земли не столь убог,
чтоб я утратил интерес
к нему, растящему залог
несметных будущих чудес;
и я обязан жизнь пройти,
частицу Истины храня,
чтоб даровала мне пути
Земля, носящая меня.

Короткий шаг вперед,
такой же беглый взгляд —
и ты уже не тот,
что миг тому назад,

Зажегся новый миг,
ты молвишь — «ты и я»,
но изменились лик
и сущность бытия.

Быть может, это снег
над кровлею мечты;
себя к числу калек
не причисляешь ты.

Ты сам ли так хотел,
иль недостало сил?
Снегирь ли пролетел
и сердце погасил?

Тяжко, тяжко рухнувший с колонны,
больше не причастный небесам,
падший, состраданьем обойденный
тех, кого спасти не в силах сам,
утерявший право благодати,
сгинувший боец верховной рати.

Скорбно, скорбно сверженный с портала,
прежде — небо видевший вблизи,
но, когда земля вострепетала,
к ней слетевший, — чтобы лечь в грязи,
в пропасти печали безграничной —
с ветвью миротворною, масличной.

Великий ловчий, Орион, забудь свою дремоту,
Иль нынче свора звезд не зоркая, не злая?
На синегривых лошадях начни парфорсную охоту
И гончих бури отпусти, — давно не слышно лая.
Ночь рушится на горизонт и дышит тяжело,
Ушло светило, и на мир туманный плат наволокло.