Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Дорога уводила в пустоту,
Не позволяя повернуть назад.
Обулся, встал и через старый сад
Неторопливо зашагал к мосту.

Совсем ребенком, помню, в день погожий
Я рядом с матерью лежал в траве,
Неспешно плыли тучки в синеве.
Спросила мать: «На что они похожи?»

И я кричал: «Я вижу — всадник скачет,
Там — Скандинавия! Овца! Пастух!»
Смеялась мать, меня хвалила вслух,
Но видел я: она украдкой плачет.

Я жил, не глядя в облачные дали,
Не поднимая взора от земли, —
Пусть надо мною тучи строем шли —
Видения меня не волновали.

Теперь мой сын глядит на все, что мнимо,
На все, что вдаль плывет по небесам, —
Я слушаю его и плачу сам
О прежних облаках, проплывших мимо.

Июньский вечер засветил огни,
и озарил зеркальные озера.
Наш столик посреди лужайки скоро
совсем потонет в лиственной тени.

Стихи в душе — замена разговора.
Мы допиваем чай, и мы одни.
О хрупкая печаль, повремени,
не привноси в гармонию раздора.

За озером уже бренчат гитары,
и весла мерно бьют по водной глади;
целуются мечтательные пары,

бредя туда, куда ведет дорожка, —
нет, не любви — красивой позы ради
и ради чувства — но совсем немножко.

Она сказала мне: «Ты принц в постели».
Как простыня, окутывала мгла
Усталостью сведенные тела.
Цветы на стеклах в инее блестели.

Я — вновь питомец тьмы, и даль пуста,
Лишь белизна снегов блестит невинно.
Но видится старинная картина,
Нежна, изящна, ласкова, проста:

Взгляни — вдали, под лучезарной высью,
Меж древних башен чист и ясен вид,
Там рыцарь с дамой едут мелкой рысью,

Он свищет псов, летящих без оглядки,
А спутница на сокола глядит,
Что миг назад взлетел с ее перчатки.

Оливковый, стариннейших кровей,
Овал лица — и мраморный, и кроткий.
Его глаза — живые самородки —
Бестрепетно глядят из-под бровей.

Девичий рот; волос рисунок четкий.
На сливах, что готовы пасть с ветвей,
Налет вовеки не был розовей,
Чем на его пушистом подбородке.

Здесь все твое: и город, и река.
Вино сбродило, и зерно поспело,
Чтоб песнь твоя всегда была звонка,

Чтоб ты иного не познал удела,
Чтоб ослик поспешал вдоль большака,
Чтоб женщина перед огнем сидела.

Небесный свод, по-утреннему синий,
Над кипарисами блестящ и жгуч, —
Он посылает первый чистый луч
В изящный будуар седой графини.

Как сладко этот ежедневный миг
Использовать и с радостью, и с толком!
Над вышиваньем золотом и шелком
Она склоняет пудреный парик.

Но вскоре изменяется картина:
Приходит гость, еще юнец почти,
Возжечь огонь созвучий, взаперти
Живущий в старом сердце клавесина.

Графиня с клавиш переводит взгляд —
Они желты и безнадежно стары —
Прочь, за окно, где в отдаленье пары
Неспешно совершают променад.

Был взор его печален и глубок,
Он не умел другим служить опорой.
Мечтала жизнь его о смерти скорой —
Так жаждет увядания цветок.

Он усмехнулся, как дитя точь-в-точь,
Узнав, что сад погиб от стужи зимней.
Его любовь жила в священном гимне,
А он глядел в окно, в туман и ночь.

Чужая тень, безжалостна, темна,
Ложилась на лиловые обои, —
Он пел еще, но рушились устои,
Кончалась жизнь; кончалась тишина.

Мелодия лилась ночной росой,
Но таяла в пространстве бестревожно,
Шепча, что некто в комнату, возможно,
Войдет с клепсидрой, скрипкой и косой.

Стук по стеклу — и вот скривились лица,
Испуганные, засмеялись мы.
И я сказал: «Наверно, это птица
В окно стучится из промозглой тьмы».

Металась тень и хлопала крылом
По влажному стеклу окна ночного;
Бесформенная, словно черный ком,
Взлетала вверх и упадала снова.

Влеклись ночные тучи, словно льды,
Во мраке время замедляло бег,
Мерцали свечи робко и печально —

И роскошью казались нереальной
На скатерти, сверкавшей, словно снег,
Хрустальные бокалы и плоды.