Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Святыня ль потайная
глаголет нам сейчас,
стеная, проклиная?
Какие письмена
увещевают нас?
Беззвезден свод небесный,
лишь сетует волна,
стуча о берег тесный.

Забытое ветрило,
увижусь ли с тобой?
Тоска заговорила,
мир сумрачен, угрюм —
лишь яростный прибой
грохочет спозаранок, —
волны заморской шум,
жилец морских трублянок.

Уже давно в просторе
расколоты ладьи,
о прошлом грезят море,
светило, небосвод,
почия в забытьи, —
но вестью о пожаре
из мертвых стран плывет
дождь раскаленной гари.

Довременью подобен
грядущего росток,
от облачных сугробин
покров небесный сер,
не светится восток,
лицо земли в морщинах.
Каноны древних вер
покоятся в лощинах.

Скитается по странам
неясная молва,
но сердце, зовам странным
ответствуя, поймет,
едва сравнив слова,
что, пусть они несхожи,
но сердце и народ
рекут одно и то же.

Слова о горе многом,
что ни один народ
не будет вспомнен богом,
котел времен бурлит,
опять война грядет,
черед грозе и грому:
здесь жажду утолит
одна тоска по дому.

Дорогою отвесной
светило мчит во тьму,
звезда на свод небесный
вечерняя взошла.
Кто знает, почему
отрадою для взора
лишь белые крыла
сверкают из простора.

Туман, тяжел и жесток,
на горный кряж идет,
заснежен перекресток,
покой, забвенье, тьма.
Страна в сугробах ждет.
Ночная мгла бездонна,
но многие в дома
сокрылись потаенно.

Что ищет лик угрюмый
луны? Корсары грез
безумьем грузят трюмы,
от них грядет беда,
меж тысячи угроз
застыли мы покорно.
Не нынче ли? Когда?
Зачем луна злотворна?

По лунной тропке хладной
скользят они из тьмы,
и песнею злорадной
терзают нам сердца,
бежим от моря мы
с оглядкой, осторожно
(когда бы до конца
о них забыть возможно!..)

Там, в зеркале, в пучине,
что бережет она,
уже незрима ныне,
на память обо мне?
Объемлет тишина
разъятых нас. Упруго
полощется в окне
навязчивая вьюга.

Не памяти ль реторта
творит подобный снег?
Но в зеркале простерто
безмолвное жилье,
где ждал ее ночлег,
и ныне ждет. Как прежде,
доселе жду ее
в немыслимой надежде.

Где затерялись годы?
Как долго снег идет?
Вне мира, вне природы
сны комнаты пусты,
зеркальным, словно лед,
закованы покоем.
И я один, и ты.
Что толку жить обоим?

Диктует гибель рано
свой снежный приговор,
сочится кровью рана,
смешались времена —
и вновь троянский спор
сегодняшний, вчерашний, —
встает громада сна
холодной, черной башней.

На снежные руины
всего один лишь раз
пробился луч карминный, —
коснувшийся чела
огромный алый глаз;
за глыбою засова
она его ждала,
устало и сурово.

Сквозь снежную истому,
сквозь тишину и грусть —
опять тоска по дому.
Впусти же солнце, страсть,
лучи живые пусть
здесь, над покровом белым,
разят за частью часть
все то, что было целым.

Есть остров в океане —
он там, на полпути
к пределу расстояний;
уже за окоем
торжественно зайти
должно светило вскоре,
и снова мы вдвоем
с тобой глядим на море.

На дюнах сиротливо
лежит небесный лев,
песком забита грива,
агония близка —
забыты боль и гнев.
И вечность, лапой тронув
седые облака,
шлет огненных драконов.

Копающий — устало
близ ямы упадет;
душа, как низко пала
ты, — низменна, слепа,
тебя пленил расчет,
хотя мизерна плата:
и вечность вновь скупа,
и вновь тяжка лопата.

В каком испуге диком
от моря прочь спеша,
взлетела чайка с криком,
меня узрев едва, —
печальная душа,
как закричала стая:
«Ты все еще жива!» —
от сердца возлетая…

С тех пор как через силу,
с трудом пытаюсь я,
сверло вонзая в жилу,
проникнуть в существо
земли и бытия —
все яростней, все строже
от сердца своего
я требую того же.

О песнь, в морозной смуте
безумствуй и пророчь,
но от познанья сути
сумей себя сберечь —
тоска по дому, прочь!
Старенье душу ранит,
губя и смысл, и речь —
и злобно в бездну манит.