Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Он — истый кот морей с походкой весопляса;
От колыбельных лет брада — его прикраса;
Потомок рода рыб, вот разве что без жабр;
Энею родственник, поскольку столь же храбр;
Искусный снастолюб — верней, рачитель снасти;
Средь моря — василек, и синь, и сер отчасти;
Волан в лапте ветров; при качке штормовой
Гость ада и небес; он — портулан живой;
Наемный пилигрим, кому корысть в обычай;
Отважный аргонавт, спешащий за добычей.
Сколь нелегко профит ему приобрести,
Всего имея шанс один из десяти;
Весьма гордится он, имея самых страшных
Штук пять рубцов от пуль, и столько же — палашных;
Чрез тернии сии, присущие морям,
Ко злату путь ведет, безжалостен и прям,
Ко званью шкипера и выгодам немалым,
К распоряжению компасом и штурвалом.
Честолюбивые он видит сны порой,
Но слышит некий глас: «А ну вставай, герой,
Ступай глядеть вперед!» — сон незаметно минет,
Мечта покинет взор, но сердце не покинет.
Коль флотовождь сражен безжалостной рукой,
Ему преемствует из моряков такой,
Кто больше ран несет, чьи всех важней заслуги,
Кто мерз на севере и кто потел на юге,
Кто знает запад и восток, кто всех смелей
Ведет Республику послушных кораблей.
Он громом пушечным, разнесшимся далече,
Велит идти на штурм, не бережа картечи,
Дабы взгремела сталь, посыпались дабы
На неприятеля свинцовые бобы.
Решимостью горя, в безумии порыва,
Когда священный гнев клокочет справедливо,
На гибель моряки идут — но недосуг
О страхе поминать флотовождю: вокруг
Он видит смельчаков! А если вражьей новой
Осилен ратью он, речет моряк суровый:
Матросу нипочем ни плен, ни кабала,
Огня в крюйт-камеру! Посмотрим, чья взяла!
Умрите, моряки, без робости во взорах!
Теперь наш путь лежит чрез подожженный порох,
Собою недругу соорудим очаг,
Мы гибнем первыми — но следом гибнет враг!
Тот счастлив, кто узрит брега родного края,
Но столь же — кто врага ничтожит, умирая!
Храбрец, постой! Закрыт божественный предел
Для душ, отторгнувших самих себя от тел!
Коль сгубишь плоть свою — душа не минет ада.
О смелость мерзкая, гееннская привада!
Коль долг стоять велит на боевом посту —
Неужто выполнить сие невмоготу?
Несущий караул — спешит ли прочь заране?
Нет, час не пробил ваш, держитесь, христиане!
Кому грядущее предугадать дано?
Не пригубил бокал — так не хули вино!
Кто знает, что сулит из тьмы грядущий случай?
Не упасет ли Бог от смерти неминучей?
Он в силах указать меж волн просторный путь,
И море Чермное над недругом сомкнуть!
Доверьтесь Господу — вас минет скорби чаша,
Иначе прахом вся пойдет отвага ваша.
Вы славный свой корабль пускаете ко дну
С боязнью побывать хотя на миг в плену, —
Спешите к смерти вы, от страха дерзновенны,
Из малого огня — да в полымя геены!
Голландцы, прок нашли, скажите вы, какой —
Забыть про Божий страх, страшась хулы людской?
Пред ликом Божиим возможно ли лукавить?
К завету не убий найдешь ли, что прибавить?
Коль от руки своей готов ты гордо пасть,
То повод ли сие — кидаться черту в пасть?
Разумнее — призвать терпенье напоследок,
И жить: а смертный час придет и так, и эдак.

Он — истый дворянин, уже того лишь ради,
Что предок общий наш, не жив отнюдь во граде,
Земли владыкой был; тот сын, что мать свою
Свежует каждый год, чем кормит всю семью;
Тот, жизнь прожить кому в одной приятно шкуре —
А именно в своей; мужчина по натуре,
Но не всегда в речах, — хоть от его словца,
Случалось, иногда кривило мудреца,
Когда простой мужик решал единым разом
Вопросы, коими терзался книжный разум.
К тому, чтоб просто жить, в нем властвует позыв:
Грядущего не зря, минувшее забыв,
Донележе война не подопрет к воротам, —
Тогда — изволь деньгу добыть кровавым поток,
Не то — возьмут скотом, иль отберут зерно,
Лен, сено, да еще пристукнут заодно.
Солдат завидя злых, сам по нутру не злобен,
В соседях и в себе он вызвать ярь способен,
Тогда, солдат, беги: предстанут, сея смерть,
Мечом — обычный цеп, копьем — любая жердь;
В пылу отчаянья — мужик нечеловечьей
Отвагой наделен, — презревши сыр овечий
И сливки свежие — готов сожрать врага:
Не жажда крови то, нет, просто цель блага.
Война ушла; теперь его окинем взором:
От мира, как Король, он огражден забором,
И столь же властен — пусть лишь в собственном дому:
Возможно разве что завидовать сему.
Шесть дней с восхода он прилежно лямку тянет,
Пока Звезда Любви с небес на нас не глянет;
Он добывает хлеб, питаясь без затей,
Премудрых горожан едва ли не сытей;
Настанет день седьмой: покоя не алкая,
Он продолжал бы труд (привычка в нем такая,
Что заболеет он, его труда лиши), —
Но, честно прилежа спасению души,
Он слову Божию идет внимать, как надо:
Господь же знает сам — насколь достойней чада,
Что просто молятся, склонясь к земле сырой,
Чем те, по нотам кто псалмы поют порой.
Когда кончается обряд богослужебный —
Насыщен дух его; для плоти же потребны
Иные радости; и, нечего скрывать,
Он с поселянками горазд потанцевать;
По вкусу выберет, зашепчет: «Что уж там уж,
Ты, Трейнтье, вышла бы уж за меня уж замуж,
Ужо-тко радостей нам выпадет мешок!
Кумекай: из меня — отменный женишок!
Ты что-то холодна: ну, сущая ледышка!
В моих же чувствиях — наличие излишка
Огня, как будто я кузнечный горн, иль печь:
Тщусь оный потушить — ты ж норовишь возжечь;
Я — будто котелок над сим огнем любезным,
И страсть кипит во мне, как бы в нутре железном,
А почки, легкие — суть уголья во мне,
Весь прочий ливер мой — давным-давно в огне,
И я, быв юношей упитанным доселе,
Как сено, высох весь, и более не в теле:
Неужто сей беде не хочешь ты помочь?
Я верю: ты, Катрин, невестой быть не прочь!
Гляди-ка на меня: вот я пляшу — ужели
Помыслишь ты, что я чувствительно тяжеле
Гусиного пера? А вот еще бросок —
На пятку приземлюсь, коль скажешь — на носок;
Ой, глянь на, Тениса! Аль посмотри на Кеса —
Несчастные, пыхтят от собственного веса!
А впрочем, пользы нет в пространной похвальбе —
Я мыслю, разница и так видна тебе.
Не беден я, узнай: из десяти детишек
В семье — лишь я живой, — Господь прибрал излишек
Вон — мельница, а там — канал, оттоль-дотоль
Землица вся моя, учитывать изволь;
Сплошные клевера, — и надо всем господство
Мое, одно мое, по праву первородства.
А там, за пастбищем, за городьбою, детка,
Есть роща у меня, ну прямо к ветке ветка,
Все тянутся ко мне, — а я к тебе, к тебе,
Так будь мне женушкой, подружкою в судьбе!»
Вот поцелуй, щипок, объятий две минутки,
Смутилась Трейнтье вся, стучит сердчишко в грудке,
Ланиты — цвет небес ее в иные вечера:
Разведрится? А ну польет, как из ведра?
Ужели да и впрямь? — помыслит, взор туманя,
И в робости шепнет: «Что скажет твой папаня?»
Он чует: клюнуло! «Мы с батей заодно,
Как виноградный сок и собственно вино.
По вкусу ли тебе, ответь, удел марьяжный?»
Ответом — поцелуй, не чересчур протяжный,
Но недвусмысленный. Колечка серебро
На пальчик ей скользнет — ну вот, ну и добро;
Черед — родителям не сохранять молчанья,
А, встретясь, обсудить подробности венчанья;
Жених к невесте мчит, и не жалеет сил.
Ужели Александр от большего вкусил,
Иль Цезарь, — нет, они при благородных женах
Четыре были суть предмета обнаженных;
Он — ныне столь же наг: равняет всех судьба,
На ложа брачные кладя, и во гроба.
Теперь — он муж вдвойне, и холостые годы
Мнит смерти равными: жена — венец природы,
Все спорится в руках хозяйки молодой:
Начищен каждый чан, распределен удой,
Заквашены сыры, порядок в маслобойне,
За бережность во всем не можно быть спокойней,
А также за барыш. Прирост везде такой,
Что должно снедь везти на рынок городской,
Сыр, яйца, молоко — назначены к продаже,
Телегой правит он, она сидит с поклажей,
Там будут торговать, вдвоем, хотя поврозь,
Чтоб полных две мошны скорее набралось.
Но, прежде чем к себе домой они отвалят,
На горожан они ужо глаза напялят,
Уж натаращатся, наскалятся они
На Глупость Пышную столичной суетни!
«Ян Говертсе, взгляни, дружок: на той фуфыре
Пожалуй, вздеты все сорта сокровищ в мире!
Ишь, ухнуто деньжищ на ткань да на шитье!
Камней — ну ровно блох в волосьях у нее!
Пошло на кринолин, видать, полштуки тюля!
Ужо бы телешом поставить нас, мамуля, —
Нож нешто ножнами одними знаменит?
Ты задницу покажь, а мой мужик сравнит.
Ты шляпицу сыми, вольно кривляться дуре,
Ты волосню свою пощупать дай в натуре,
А то как с мельницы приперлась, вся в муке!
Да нос еще кривой, да оспа на щеке —
Конечно, не видать через вуаль, но сплетням
Я верю: нет вреда в простом загаре летнем, —
Но как не прятаться от Божьего луча
Той морде, что просить достойна кирпича?»
«Эх, Трейнтье, — он в ответ, — в бабенках сердце слабо,
Но тут что ни мужик, то — форменная баба!
Вон в ту карету глянь: болван как в сундуке
Сидит, кичится тем, что голова в муке;
Подумать бы ему, да к общему веселью
Недопричесанной себя признать мамзелью;
На воротник взгляни, на рубчики манжет —
Подобной чепухи, клянусь, не видел свет.
Ишь, кружева пустил на воротник сорочки!
Нутро — всегда видать по внешней оболочке:
Вот, скажем, Библия: смотри иль не смотри
На переплет, а суть — заведомо внутри.
Гляди на плащ его: он ярко-рыж снаружи,
И зелен — изнутри; возможно, что и хуже
Бывает, но теперь я знаю: все вранье,
Мол, носят ангелы подобное тряпье —
Побьюсь на жбан пивца! Ну, прямо ненормальный!
На фалды только глянь, на передок крахмальный!
На блестки разные! Тут хоть глаза прижмурь…
Как пышно, Господи, цветет в столице дурь!
Сквозь пену наших дней промчат они с разбега,
Квадригой служит им добротная телега —
Ну, чем не короли? Владыками судьбы
На мир глядят они: взирайте, мол, рабы,
На нас, не чванных, но презрительно молчащих,
Без пышной глупости свой век под солнцем длящих;
Учитесь укрощать напыщенность свою:
Что проку от нее у гроба на краю?
Вот — суть важнейшая крестьянского урока,
В изысках городских нет никакого прока
Тому, плевать кому на блеск и внешний вид,
И кто наставницей своей Природу чтит.
Богаче нищего на свете ль быть возможней,
Кто воду набирал пригоршнею порожней,
Пил да помалкивал, со вкусом, не спеша, —
И тот — кто в бочке жил — отрекся от ковша,
Предмета лишнего, — другой урок ли сыщем,
Такой, как мудрецу был подан вшивым нищим?
В науках — прок большой, однако никогда
Им не затмить собой премудрости труда!»