Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Разгрохотался гром; невиданная сила
Швыряла злобный град с разгневанных небес;
Клонился до земли непроходимый лес
И горы Севера ползли к порогам Нила;

Рванулась молния из высшего горнила,
На тучах прочертив зияющий надрез;
Чтоб описать сие — не ведаю словес
И не могу найти такой беде мерила.

Стихия вод морских, влекомая Судьбой,
С Землей и Воздухом вступила в смертный бой,
И низвергался мир в великую разруху.

В тот час Бирюк с женой стоял среди двора,
Меж ними ругань шла: уже пора Пеструху
С теленком разлучать — иль все же не пора.

На берегу ручья облюбовав лужочек,
Сел Тирсис горестный в тени приятней лип,
Стал о возлюбленной рыдать — и каждый всхлип
Угрозой был ручью: хлестало, как из бочек.

Филандер сел вблизи: чувствительный молодчик
Почел, что ведь и он из-за любви погиб,
Он тоже зарыдал, на собственный пошиб:
Оглохнешь, рев такой услышавши разочек.

Бродил поблизости еще один пастух,
Он им свирели дал, спасти желая слух:
Посостязайтесь, мол, — в игре утехи много.

Но заявился тут из темной чащи волк,
Рыдательный экстаз пастушьих душ примолк, —
На волка ринулись — и кончилась эклога.

На каменной горе, незыблемой твердыне,
Воздвигнутой вдали земных забот и зол,
С которой кажется мышонком крупный вол,
Клюкою странника — огромный дуб в долине;

То Господу гора противостанет ныне,
Чтоб не дерзал вершить свой вышний произвол,
То, покарать решив ни в чем не винный дол,
Вдруг уподобится начавшей таять льдине,

То пламя разметет на восемьдесят миль, —
Порою только дым да огненная пыль
Летят из кратера со злобой безграничной, —

Да, на горе, чей пик почти незрим для глаз
(Того же хочешь ты как человек приличный),
Я и живу теперь, и это мой Парнас.

Вы, исполинские громады пирамид,
Гробницы гордые, немые саркофаги,
Свидетельствуете верней любой присяги:
Сама природа здесь колени преклонит.

Палаццо римские, чей величавый вид
Был неизменен в дни, когда сменялись флаги,
Когда народ в пылу бессмысленной отваги
Ждал, что его другой, враждебный, истребит.

Истерлись навсегда минувшей славы знаки,
К былым дворцам идут справлять нужду собаки,
Грязней свинарников чертоги сделал рок, —

Что ж, если мрамор столь безжалостно потрепан,
Зачем дивиться мне тому, что мой шлафрок,
Носимый третий год, на рукавах заштопан?

Пусть он любовник ваш, младая Клоримена,
Пусть он бесстыдно лжет в рассказах обо мне,
Пусть якобы за мной и числится измена, —
Я, право, посмеюсь — с собой наедине.

Я жил в неведеньи, не по своей вине,
Но рано ль, поздно ли — узнал бы непременно
Благодаря чужой — и вашей — болтовне,
Что он любовник ваш, младая Клоримена.

Что ж, вы поведали об этом откровенно.
Не будь он близок вам — об этаком лгуне
Я пожелал бы, чтоб его взяла гангрена
За столь отвратное злоречье обо мне.

Пусть испытал бы он, обгадясь на войне,
Сто лет турецкого, позорнейшего плена,
В подагре, в коликах, в антоновом огне, —
Тот, кто измыслил, что на мне лежит измена.

И вот, когда бы он, переломав колена,
Сгнил заживо в дерьме, в зловонной западне, —
Тогда его простить я мог бы несомненно,
И посмеялся бы — с собой наедине.

Пусть с Иксионом он горит одновременно,
И с Прометеем, и с Танталом наравне,
Иль, что ужаснее всех этих кар втройне,
Пускай пожрет его последняя геенна:
Выть вашим суженым, младая Клоримена.

Когда — вы помните — являлась мне охота
Твердить вам, что без вас моя душа мертва,
Когда не ведал я иного божества
Помимо вас одной, да разве что Эрота, —

Когда владела мной всего одна забота —
Вложить свою любовь в изящные слова,
Когда тончайшие сплетали кружева
Перо прозаика и стилос рифмоплета, —