Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

От родословного древа бревно
осталось в прокорм короедам.
Замку былая слава давно
кажется дурью и бредом.

У поместья — мелко нарезанный вид:
кредиторская юмореска.
Мамона здесь безраздельно царит
с Музой в виде довеска.

Зал ресторанный, рояль, контрабас,
скрипичная легкая пьеска;
хозяин с бутылками с глазу на глаз
беседует долго и веско.

В башне разрушенной ветра фальцет
мается песнью последней.
Дров для камина, понятно, нет —
там тлеет косяк из передней.

Две мейсенских чашки, мертвый брегет,
бархатная занавеска.
Живет виденьями канувших лет
безумная баронесска.

Ей грезится первый ее менуэт —
о, как волшебно, как смело
она бы исполнила, сев за спинет,
Моцарта, Паизьелло!..

Березовая, святая,
звездная колыбель…
Огней блуждающих стая,
ограда — отсель досель.

Крапива, жгущая грубо,
кровь, будто капля росы,
древоточец, в волокнах дуба
тикающий, как часы.

Вечных часов коромысло,
ветвь — на запад, ветвь — на восток,
чаша сердца взлетела, повисла —
ах, обозначен срок,

расчеты и сверки скоры —
ты исчислен в общем ряду…
Березы ствол среброкорый,
наклонись, оброни звезду.

Общее наше, последнее лето,
улыбка — иней, предвестник мороза;
ярь — медянкой подернута бронза
дряхлого сердца; просверк зарницы
над забралом янтарным, над высоким челом,
способным ценить и предвидеть…
Неизбежность прощания, звездный лик
просвечивает сквозь арфу,
песнь — заморожена…
От весенних следов —
лишь оттиски подошв на снегу
возле дома, чей вход запечатан навеки.

Проволока струны
с колючками и под током:
плотью обросший бред.
Ужас и кровь, ряды штабелей…
Дрова: двуногий чурбан.
Труба: словно лестница к небосводу,
не ее ли видал Иаков?..
Песня — «в труде обретаешь свободу»;
голос кнутов одинаков,
все черепа равны:
в ряд по четыре, в трансе глубоком
пляска смерти, мчи веселей!..
Рвет колючие струны маэстро — скелет,
бьет в костяной барабан.

Чей голос пел так горестно у взгорья,
Спроси у леса: что стряслось, когда
Он вдруг заплакал смолами подкорья,
И листья полетели, как года?

А голос пел, печальный и зовущий,
Он был, как смерть любви, — тяжел и жгуч,
Но ветер смолк, и тишь настала в пуще,
И помутнел всегда прозрачный ключ.

Стояла осень. Лес менял расцветки;
Казалось бы — ведь каждый год в лесу
Последний праздник отмечают ветки,
Теряя листьев смертную красу.

Но голос отзвучал, в просторы канув,
Где сгинул — и узнаешь-то навряд.
Чуть задрожали сучья великанов,
И лес отбросил весь цветной наряд.

Он обнажен. С ветвей свисает иней,
До снегопада — времени в обрез;
Придет молчанье, станет мир пустыней —
Одним лишь темным сердцем плачет лес.

Два зеркала отражены друг в друге,
Я — между них, у каждого во власти;
Но нет ничьей вины, ничьей заслуги,
Что каждым отражен я лишь отчасти.

Я зеркалом одним в другое кинут,
И вот уж в третьем пребываю ныне, —
Скитания мои вовек не минут,
Меж тем — стою недвижно посредине.

Не жаждут стекла удержать живое,
Делить меня — и лучшей нет отрады:
Частями, расчленяемыми вдвое,
Я заполняю обе анфилады.

И вот однажды — кинусь на попятный,
Мельчать не в силах, оборву дорогу:
Да только разыщу ли путь возвратный,
Как добреду к родимому порогу?

Но если странник, смерти неминучей
Не дав его пожрать, вернется даже
И не найдет меня — на всякий случай
Пусть помнит: я не нанимался в стражи.

Здесь, во мраке у окна,
От чужого скроюсь взгляда:
Кубок темного вина —
Поминальная отрада.

Пусто в доме ввечеру,
Шум — рассудка не тревожит.
Кубок в руки я беру —
Утешительный, быть может.