Борис Орлов - Холодная война – глубины океана…

Какой незыблемый пейзаж!
Ни шума, ни движенья.
Земля похожа на мираж:
Покой и отрешенье.

Вечерний холодок зари
Не скоро пыль остудит.
…Но приглядись: уже вдали
Стога возводят люди.

И хриплый голос теплохода,
И предвечерний холодок…
Как предусмотрено природой,
Уходит юность за порог.

Я не окликну, провожая,
Легко забывшую меня.
И, словно женщина чужая,
Она уйдет на склоне дня.

Не буду пристальней и строже
Смотреть на выцветший закат.
И станет прошлое дороже
От предназначенных утрат.

Печь топлю. А под окошком ветер
Яблоню сгибает, словно трость.
Я случайный гость на этом свете,
Но забыл, что я всего лишь – гость.

Не один такой. Наш мир непрочен.
Хрупко и здоровье, и семья.
В сердце – холодок бессонной ночи.
Трость… Пижама… Желтая скамья.

Взгляд растерян, разговор отчаян.
И смешон тот врач, что учит жить.
Он распределяет, как хозяин,
То, что смертным не принадлежит.

Копим деньги. Тайно строим планы.
Ищем славу там, где ждет позор.
Все нелепо и немного странно…
Лишь на небе – воля и простор.

А когда меня задует вечер,
Словно догоревшую свечу, —
Обретая призрачную вечность,
Сизым дымом в небо улечу.

И мороз, и ветерок тщедушный.
Снежной птицей – на земле зима.
Солнце в небо, словно шар воздушный,
Подымает на дымах дома.

А в домах – веселый свет улыбок.
Здесь привыкли ближнего любить.
Как огромен мир! Но как он зыбок!
Не забудь его благословить.

Прогнулась крыша. Моль побила шторы.
Крыльцо осело, а штакетник дряхл.
Здесь все хромает… Даже помидоры
Бредут в июль на длинных костылях.

Округа жизнь смиренно принимает.
Безлюдье. Нищета. Печальный вид.
Прихрамывает бабка. Дед хромает.
А совесть крепко на ногах стоит.

Холодно и сыро. Солнце тускло
Светит. Имярек – безродный век.
Я родился русским, жил по-русски
И умру как русский человек.

Отпоют священники и ветры
Прах. И ляжет крест на аналой.
Я хочу, чтоб два квадратных метра
Оставались русскою землей.

Как статуи, пугал фигуры
Встречаю на сельском пути.
И, словно веселые куры,
Стучат по калиткам дожди.

Целует реку у часовни
На цыпочки вставший родник.
А рядом – к избушке крыжовник
Колючей щекою приник.

Герань отражается в раме.
Придвинуты стулья к столу.
Гроб с музыкой – черный динамик
Затих под иконой в углу.

И прожито много, и много
Утрачено веры и сил.
Но, видно, недаром у Бога
Я тихую пристань просил.

Скорбит у крыльца осина.
Над крышей умолк скворец.
«Во имя Отца и Сына…»
В могильной земле отец.

Цветут лопухи у тына.
В бурьяне увяз овин.
Во имя отца и сына
Ушел на чужбину сын.

В отцовской избе пустынно.
В углах полумрак и стынь.
«Во имя Отца и Сына…
Аминь!»

«Седина и морщины,
Шрамы, пристальный взгляд —
Украшенье мужчины», —
Вслед старушки острят.

Проще будь и добрее.
Помни: сердце – не лед.
Тот красиво стареет,
Кто красиво живет.

Свечка. Зеркало. Слеза.
Ночь. Часы стоят.
Сам себе смотрю в глаза,
Холодеет взгляд.

Закричу, судьбу кляня, —
Оборвется крик.
Безразлично на меня
Смотрит мой двойник.

Мрак. Бессмысленный турнир.
Воткнут взгляд во взгляд.
Слеп потусторонний мир.
И часы стоят.

Низкой тучи полет.
Шум воды, как в морях.
Дождь идет и идет.
Время стало в дверях.

Ни блескучей грозы,
Ни чужих голосов.
Дождь идет, как часы,
Только вместо часов.

В небесах журавли.
Отодвину засов.
Дождь дошел до земли,
Словно гиря часов.

То в киоте Спаситель.
То в рамочке вождь.
Время – это медлительный
Длительный дождь.

Закричу – не к добру, замолчу – не к добру.
Я бутылку, как девку, за бедра беру.