Борис Орлов - Холодная война – глубины океана…

Устал шагать. Сносились сапоги.
В крестьянском доме водкою согреюсь.
Деревни вдоль дороги – узелки,
Что Бог вязал, на память не надеясь.
Деревня – пять коров на семь дворов,
А веники в сенях древнее лавров.
Железные останки тракторов
Блестят, как будто кости динозавров.
Меж осенью и летом – журавли
Клин вбили, приближая время спячки.
И жадно тянут воду из земли
Стволы деревьев, словно водокачки.
Россия – в свалку превращенный храм,
Иду и плачу – топь на месте луга.
Давно церковным звоном по утрам
Селенья не приветствуют друг друга.

Рассвет. Калиток скрип. Собачий лай.
Над трубами – дым, свившийся в колечки.
Живетьево… Черемуховый край.
Деревня дремлет меж ручьем и речкой.

Пыль тихо гонят к пастбищу стада,
Пастуший кнут звучит раскатом грома.
Такой ее запомнил навсегда,
Когда в слезах простился с отчим домом.

Живетьево… Зарос и высох пруд.
Нет «пятачка», где наша юность пела.
Другие люди поселились тут,
Которым нет до прежней жизни дела.

Труд с совестью вошли в крутой раздрай,
Взошел бурьян непроходимой чащей.
Конюшни нет, капустника… Сарай,
Где лен хранился, сломан и растащен.

Живетьево… Жизнь не всегда права.
Не вырастили для крестьянства смену.
Черемухи спилили на дрова,
А в дождь в деревне грязи по колено.

Где удаль? Где отцов и дедов речь?
В полях растут осины да березы.
Но вспомню перед тем, как в землю лечь,
И белый цвет, и ягод черных слезы.

Полрощи в солнышке игольчатом.
Печали нет и грусти нет.
Душа – поляна колокольчиков:
И синий звон, и синий свет.

Поют и птицы, и кузнечики.
Слеза от радости течет.
Душа цветет. И все изменчиво…
Но остальное все не в счет!

Поет из-за печки старушке сверчок,
Цветут на комоде открытки.
И смотрит подсолнуха черный зрачок
В слепое окно у калитки.

Дряхлеет… Все реже из ветхой избы
Выходит в боры и дубравы.
Уже собирает гнилые грибы
И сушит над печкою травы.

Она не считает, как прежде, года,
Не думает, сколько осталось.
В душе отстоялась, как будто вода,
Святая безмолвная старость.

Жизнь идет от порога к порогу,
Находя утешенье в ходьбе.
Мама искренне молится Богу
Пред иконою в русской избе.

Утром дерево детского роста
Стелет ковриком тень на крыльцо.
Все таинственно, мудро и просто.
У всего есть душа и лицо.

Палисадник, заросший цветами.
Зелень прутиков около пней.
Мама меряет жизнь не годами,
А моими приездами к ней.

Тропинка бежит со двора
Заглавною строчкой анкеты.
А мама добра и стара —
Исполнилось семьдесят летом.

У мамы на окнах цветы.
Под окнами старый колодец.
Соседи, как правда, просты.
Один я здесь – что инородец.

Солятся в бочонке грибы,
И вялится рыба под крышей.
В игре бесприютной судьбы
Я детство домашнее слышу.

Шурша, облетает листва —
С ней ветер вступает в беседу.
Я счастлив, что мама жива.
Мне жаль, что отсюда уеду.

Хвоей усыпав причал,
Сосны шумели крылато.
Крался к воде краснотал,
Чтобы напиться заката.

В лодках, в деревьях, в песке
Юности берег светился.
Ясно, как в тихой реке,
В памяти он отразился.

В снах перевернута явь
И замирает движенье.
Но не добраться и вплавь
Мне до того отраженья.

Сумерки. Поют перепела.
В облаках закатных – пятна света.
Незаметно липа отцвела,
Ящеркой скользит по травам лето.

Провожая ласточек в полет,
Насладимся грустью и покоем.
Жизнь от нас меж пальцев ускользнет —
Не поймать неловкою рукою.

Забор. Сорока на калитке.
Ольшаник. Вербные кусты.
И наступают пирамидки
На деревянные кресты.

Я разведу кусты рукою —
В безвестный холмик ткнется глаз.
И нет ни вечного покоя,
Ни вечной памяти у нас.

Станция. Старый автобус. Билетом
Обзаведусь. И отступит мороз.
Родина встретит лазоревым светом
Чистых снегов и пречистых берез.