Всеволод Рождественский - Стихотворения

Только мне рассказывали старцы,
что в былые времена
сквозь эти горы
шли царицы
и меж расщелин ка́мней
обронили золотые кольца…

Горные зори мне говорили:
«Мы много раз лучами
золотили эти утесы.
Но годы омыли их кровью,
и они почернели от зноя
и грусти дождей осенних».

Зори родные,
я не могу поверить,
что взбирались царицы
по этим скалам,
где даже горным волчицам
нетрудно было б разбиться…

Города я прошел и страны,
ходил по улицам гладким,
и они мне кололи ноги
невидимым терном.
Прекраснее сновидений
те были края с золотыми
куполами, где пели птицы…
Но я нигде не видел
улицу Златну.

Почему же в горах суровых
каменная тропинка
носила такое имя?
И ответила мне чужбина:
«На этой дороге
тебя согревало
сияние глаз материнских,
и там ты первое слово
сказал людям и солнцу».

Тропа каменистая, крутая,
где я в метель и во мраке ночи
узнавал камень каждый
и где всегда встречал я
друга иль брата,
где в норе пещерной
не был вовек одиноким…

Быть может, иные дали
красивый мне край откроют,
и горы там будут круче,
но золотой дороги не будет,
как дорога моего детства,
которая вела к высотам,—
она — начало пути и песни,
она — моя Родина!

Лето Перед 1
Главу о пылком Монте-Кристо
Дочитываю как-нибудь,
Смотрю на венчик золотистый,
И сладко хочется зевнуть.

10 И где-то там, поверх страниц,

13–16 Еще нежней, еще свободней
Порхают смуглые персты.
Скупую жизнь мою сегодня
Шелками вышиваешь ты.

БМ 5 Ты глазами, словно осень, чистыми,

7–8 С полустанками, телеграфистами,
Степью, рудниками и рекой.

10–11 На разбой — за голенищем нож —
На раскольничье самосожжение

14 Непутевой ночью, без креста,

22–25 На Смоленском дом твой стерегут.
От тебя на все четыре стороны
В злую степь дороженьки бегут.

Не в церквах за душною обеднею

Ст. 56 1 Что же, песня, мы с тобой в расчете,

6–8 Всё скажи тому, кто вслед за мной
Так захочет жить, чтоб ты продлилась,
Радуя людей своей весной.
9–12 Отсутствуют
13–14 Разве я не знал с тобою счастья,
Если даже на закате дня

Загл. ФЛАНДРИЯ
Автограф (ЛА)
1–2 Во Фландрию, во Фландрию,
Веселую, как пламя,

4–5 Над низким очагом.
Во Фландрию, во Фландрию
7–8 Чепцами, черепицею
Над грядкой под окном.
Автограф (ЛА), ГС 21 В расчесанные овощи,
Автограф (ЛА) 25–32 Отсутствуют
Вместо 33–48
Не жизнь — глава из Библии,
Сквозное воскресенье,
Читай ее внимательно,
И думай не спеша.
Всё сделано, всё сказано,
Нет грусти, нет сомненья,
И вымыта, как комната,
Просторная душа.

О, видно, надоело мне
Бродягою усталым
В дожде и одиночестве
Скитаться день-деньской,
Что думаю о Фландрии
Над выцветшим каналом
С такою безнадежностью
И злобою такой.

Иду — а ночь прорезана
Скрежещущим трамваем,
У берега качается
Мой нищий Ленинград.
Но в этой горькой сырости
Мы времени не знаем
И в дымные столетия
Уходим наугад.

Неправда, что история
Рассказана не нами,
Неправда, что рождаемся
Мы в жизни только раз, —
Во Фландрию, во Фландрию,
Веселую, как пламя,
Простую, точно песенка,
Баюкавшая нас!

ГС 7 Здесь чугунная Леда раскинутых крыл

10–12 У дрожащего золотом клена
И в прогулках над озером горько томил
Ионический бред Камерона.

13–18 Лебедей здесь кормили камены с руки,
Дни вела Аполлонова пряжа,
Всё смывающий ветер нецарской тоски
Заворачивал перья плюмажа,
И лукавый барокко бежал в завитки
На покатых плечах Эрмитажа.

Между 18 и 19
С Иннокентием Анненским нашу весну
Я не звал в Эврипидовы рощи, —
Медногорлые трубы мне пели войну,
День вставал непреклонней и проще,
Ни о чем не жалея, я встретил луну
Под покровом державинской нощи.

19–24
О, Элизиум муз! В лебедином бреду,
Обожженный дыханьем столетий.
По дряхлеющим паркам я юность веду,
Сам струюсь отраженьем «Мечети»,
И шумят, как бывало, в Лицейском саду
Академики, липы и дети.