Всеволод Рождественский - Стихотворения

И вставала Россия за далью
Всё сжигающей в мире мечты
Незнакомкой, за синей вуалью
Недоступно сокрывшей черты.

Нет, недаром в очах этих страстных
Он нашел оправданье и свет,
И во тьме прочертил не напрасно
Огневую орбиту комет.

Повела его в путь не тревога,
А любимая с детства до слез
Та же русская наша дорога,
Вся в колосьях вдоль старых берез.

Сам рожденный в года роковые,
Простирающий руки к весне,
Сердце отдал Он гневной России,
Вознесенной на алом коне.

И, роняя свинцовые слезы
На просторах родимой земли,
Все великой истории грозы
Через сердце поэта прошли.

Знал Он — вьюге пора разгуляться,
Старый мир засыпая собой,
И навстречу нам вышли «Двенадцать»,
Чтобы с нашей сродниться судьбой.

А за то, что во тьме бездорожий
Эту правду увидеть Он мог,
Мне сейчас ничего нет дороже
Благородного имени — Блок!

Загл. ВЕЧЕРНИЙ ЧАЙ

Лето
Что может быть милей и проще, —
Когда еще прозрачен май,
К березовой причалить роще
И пить в тени вечерний чай!
В густой траве дымятся чашки —
Благоухающий огонь —
И золотистые букашки
Щекочут теплую ладонь.
Так нежно со стаканом чая,
В струистой синеве костра,
Склоняется ко мне — не знаю —
Любимая или сестра.
И кажется, что это Счастье
Встает, спускается к реке.
А белое мелькает платье
Как облако в березняке.

Загл. ФЕОДОСИЯ
Посвящ. Худ. К. Ф. Богаевскому

Ст. 36 Перед 1
Путник, кто бы ты ни был, присядь, отдыхая,
Над откосом, где ходит морской купорос.
Под тобой Феодосия — чаша пустая,
Сохранившая запах аттических лоз.

Над рыбачьим поселком, над скудным прибоем,
По колючкам оврагов ты будешь готов
Целый день пробродить, обессиленный зноем,
В жидкой охре ее невысоких холмов.

День сегодняшний здесь так похож на вчерашний;
Над пустеющим портом — соленая синь,
Черепицы лачуг, генуэзские башни,
Те же сети рыбачьи, и та же полынь.

По извилинам рва заблудилась корова,
Время гложет латинские буквы ворот,
И, как девушка, башня Климента VI-го
В хороводе подруг над холмами идет…

5 Зоркой тростью слегка отогнув подорожник,

13 Но не только монеты разбойничьей расы

15–16
Есть колодезь у стен караимской кенасы,
Весь осыпанный листьями розовых груш.

25–36
А потом мы спускались по алым ступеням
Лабиринтами улицы к порту, к огням,
И не мог надышаться я этим осенним
Острым уксусом славы с вином пополам.

Итальянская улица. Сад. И у входа
Громыханье оркестра. В ларьках виноград,
И в порту нескончаемый рев парохода,
Где у мола тяжелые волны гремят.

Ровно в полночь, качаясь на койке каютной,
Я увижу, вдыхая прохладу и мрак,
Как мигнет мне в окошко тревогой попутной
Над Двуякорной бухтой зеленый маяк.

После 36
И останется, звездною ночью хранима,
У ворот в Киммерию, страну забытья,
Внучка синей Эллады, соперница Рима,
Смуглоскулая Кафа, турчанка моя!

Автограф (ЛА) Перед 1
Всё то же. Не может ветер
Угомониться никак.
Как будто на целом свете
Устроили нам сквозняк.

И кто бы мог поверить,
Что боги в упорстве своем
Как распахнули двери,
Так и забыли о том.

Вместо 3–10
Как будто с собой в кочевье
Их манит скользящий луч.

И рвутся они — и ни с места.
А листья далеко летят,
И даже береза-невеста
Осыпала свой наряд.

Обрывками туч косматых
Запутанные на юру,
Навытяжку, как солдаты,
Одни только сосны в бору.

Стоят и скрипят угрюмо,
Колючей шуршат хвоей.

20 На скошенные поля!

Автограф (ЛА) Вместо 1–4

Всю ночь березы да болота,
Разлив апрельских сизых вод,
Косящий дождь — и с поворота,
Как семга розовый, восход.

Мой Новгород! Навоз в соломе,
Заборы, яблоки, грачи,
Герань на окнах в каждом доме,
И каша пшенная в печи.

По дымным улицам церквушки,
Проваливаясь в грязный снег,
Как на пригорок побирушки,
Бредут в одиннадцатый век.

Еще и холодно и рано
Здесь, на Софийской стороне,
Но Волхов блещет сквозь туманы
И гонит зайчиков в окне.