Всеволод Рождественский - Стихотворения

26 Прогоняют по улицам стадо.

29–30 Только был бы мой парк золотист и широк —
Ничего от судьбы мне не надо.

Загл. САД
ОвС 3 Умел я в синий час апреля

9 Умно, лукаво и жестоко

Между 10 и 11
У складок гипсовой Киприды,
В пруду, сверкающем как сон,
Струистым призраком обиды
Привык смещать кариатиды
Ее разорванный фронтон,

12 Уже любил игру волют,

17 Озерных листьев пестрота

26–29
Люблю Элладу Камерона,
Английских парков легкий скат,
Дубов редеющие кроны,
Суровость бронзы оснеженной

Посвящ, Д. С. Усову

ЗС 2 Утонул в ночную синь.

7 Иноземной легкой крови

Между 12 и 13
Блудный сын любви и света,
Я, последний в их роду,
Сам скитальчество поэта
Выбрал, сердцу на беду,—

13–14
Оттого, что всех чудесней
Пал в наш род — за чьи вины?

После 24
Он для песенной забавы,
Для потехи кузнеца
Заложил степные травы
В книги деда и отца —

И, должно быть, по примете
Я люблю всё горячей
На бездомном этом свете
Скачку песен и ночей!

ЗС Между 8 и 9
Ингерманландскою белесой ночью,
Когда висел, как шар стеклянный, мир,
Я с музами беседовал воочью,
И строгий мне завещан был empire.

13–16
В оврагах дней, на полевом разъезде,
Средь тульских звезд блуждал я наугад,
И цвел со мной в Ефремовском уезде
Неповторимый Яблоновый сад.

24 На огоньки курчавой Костромы, —

34 Шел этот сад, как девушка суров,

38 Саади пел угрюмый карагач.

44 Глухой мечты отрада и затвор?

47 Отдам я жизнь бездонному покою,

53 Но всё равно — восторженней и шире,

55 В пустом как ночь и равнодушном мире

Загл. ЧЕРНОЕ МОРЕ
ОвС 23 Плоскоспинный Севастополь,

28 Бухту синюю зажав.

Вместо 29–32
Но, скользя в тени отвеса,
Уж ловил биноклем я
Слева — соты Херсонеса,
Справа — грузный мыс Айя.
Вновь проходят (в губках туфа,
Море, пенься и кипи!)
Виноградный дол Гурзуфа
С Аю-Дагом на цепи,
Пепельные Оделары,
Мутно-сизый Чатыр-Дах
И Алушты камень старый
В черных грушевых садах.
За Алуштой — область мрака,
Горы, вставшие венцам,
Башни желтого Судака,
В горькой пене Меганом.
Дальше — гребень Киммерии,
А за ним, как спелый плод,
Сердце в овиди сухие
Феодосия берет,
И, простой лозой украшен,
Город всходит здесь и там
В ожерелье серых башен
По оранжевым холмам,
Чтоб в пустынном ветре склона
Мне открыть скитаний цель:
Карадаг — веков корону —
И лазурный Коктебель.

Ладога Между 12 и 13
Есть складкой скорби искривленный рот,
Туман, ползущий к тяжкому надбровью
(Черты, которые читает тот,
Кто сам отравлен черною любовью).

Есть омуты зеленых, смутных глаз,
Где всё — сплетенье тины и кувшинок.
(Я знал их все, я выдержал не раз
Испепелявший душу поединок).

Между 20 и 21
Твой карий взгляд и строгий взмах ресниц
И это имя — нет его напевней —
Уводят память в терема цариц,
В старинные посады и деревни.

26–27
Что лишь в тебе (пусть я того не стою),
Живет моя бездомная душа

БМ 1 Сердце, сумасшедший бубенец,

4 Этому нетрудному покою.

5–12
Выпивая жизнь свою до дна,
Допоем и то, что недопето.
На земле была мне суждена
Невеселая судьба поэта.

Но жалеть я стану в этот час —
Что бы нам с тобой ни говорили —
Не о том, что смерть сильнее нас,
А о том, что мало мы любили.

13–24 Отсутствуют

Загл. ПАМЯТИ А. А. БЛОКА

Автограф (ЛА)
Шел Он в мире по скалам суровым
В одиночестве гордом своем,
Словно Дант, опаленный багровым,
Роковым и жестоким огнем.

И, терзая бессонную совесть,
Беспощадный к себе и к другим,
Жизнь свою рассказал нам, как повесть,
Порожденную веком глухим.

В путь далекий его провожали,
Чтоб во тьме был Он светел и прост,
Гамаюн, птица вещей печали,
И взметенный костром Алконост.