Борис Кригер - О грусти этих дней кто, как не я, напишет...

И срываюсь я, словно спросонья,
И в бессилии рву и мечу.
Сочинить бы хоть пару симфоний,
Как Бетховен, — я тоже хочу.

И, залившись потоком кофейным,
Задыхаясь в табачном дыму,
Просидеть пару ночек с Энштейном —
Растемяшить с ним, что там к чему.

И не то чтоб из злого тщеславья
Отмести б всё, что сыро и серо,
Не боясь в подражаньи погрязть.
Где же эта бесценная мера,
Чтоб понять, где алмаз, а где грязь?

Хоть ты тресни — нейдёт мне наука
И в искусстве не видно просвета.
Да, талант — он жестокая штука,
Он ведь так — либо есть, либо нету.

И в отчаяньи, приличья наруша,
Закричу я, безбожно греша:
«Кто здесь дьявол? Продам ему душу!»
Ведь на кой атеисту душа?

За полчаса до конца света

Я не здоров идеями, и демон
С печальным пониманием глядит.
Всё под замком, а у ворот Эдема
Торгуют абрикосами в кредит.

Осталось полчаса до конца света.
Присяжные готовы присягать;
И катится изящная карета,
И в ней расселась чинно Божья мать.

Сынок её давно уже на месте —
Шушукается с судьями: кого
Ему велеть запечь на пасху в тесте,
Кого засунуть по уши в говно.

Моей вы биографии не троньте —
Я чист пока, как новое биде.
Кто ж виноват, что был товарищ Понтий
Пилат сотрудником НКВД?

Поверьте мне: в моём тщедушном тельце
Не так уж много набралось грешков.
Я не «святой», как Троцкий или Ельцин;
Я не тупой, как наш премьер Рыжков.

А посему на сём великом месте
С титанами тягаться мне вотще.
Вы лучше не скупитесь и отвесьте
Мне полкило отборных овощей.

И я пойду дорогой раскалённой;
И будет путь мне тягостен и мил;
И на развилке, где резвятся клёны,
Вкушу редису. И пополню сил.

* * *

Надменный шёлк простуженных знамён
Нагую душу кутает в исподнее.
На жизнь в раю кромешном обречён,
Я отлучён от блага преисподней.

К вершинам совершенства бытия
Нас гонят потихоньку, по этапу.
В чём разница: Лубянка ли, гестапо? —
Везде решётки прочного литья.

Заложники гигантских авантюр,
Безликий смрад октябрьской отрыжки,
Мы трупы обесцененных купюр
Упрямо тянем в кошельки–кубышки.

Иллюзий броских потускневший лоск
Не ослепляет. Но имеет бивни!
Безверием растоптан мозг,
Томится впроголодь и гибнет…

18 декабря 1988 г.
* * *

Лукавить ли молитвою пустой
Пред Господом? Упругие сажени
Мы не отмерили, не встали на постой
У вечности. И нам самосожженье
Неведомо. На черновик взялись
Ошибками губить бумаги скатерть.
А набело наш испещрённый лист
Закончился! Куда, как не на паперть,
Молить повременить ещё чуток, —
Так малого ведь жаждет наш рассудок, —
Один глоток, всего один глоток, —
Но безнадёжно пусто в том сосуде…

1 марта 1989 г.
Муз–паёк

Топко гудят баса —
Их перезвон невесел.
Трубные голоса
Бьют над рядами кресел.
Точные, как часы,
Такты. И трубы–дуры
По уши проросли
В линию партитуры.
Не отступясь ни на шаг,
Льются послушно в сердце
Литры культурных благ
И полувзвеси терций.
Дремлет утробно зал,
К музыке непотребен.
Вот кабы залу «За!»
Вскинуть ручистый гребень.
Только жаль, не ясна
Линия партитуры;
Переварит со сна
Зал свой паёк культуры.
Ну, а в антракт в буфет
Жадной толпой взбешённой,
Зал поглотит котлет
Полумясных, тушёных.
А отзвучит финал —
И в по зубам в гардеробе
Радостно даст нахал
Даме в вечерней робе.

25 февраля 1989 г.

Canzone

Хозяин плоти, научи
Меня служить стеченью фраз
Иль череп развенчай свинцом.
Тот звук, распахнутый в ночи,
Увидит всё совсем в ином
Контексте, как не станет нас.
Застынут скатерти цветов,
И, значит, станется таков
Исход наш. Плачьте, палачи!

1988

* * *

Лимонной кожицей над Лысою горой
Случилось полнолуние. У леших,
Как водится, начался выходной;
И траур у усопших и воскресших.
Суть времён нам не дано понять,
Как момент для распродажи акций —
Время, проклиная, распинать;
Время, распиная, поклоняться.
Парадоксы, все наперечёт,
Выстроились в дерзкую кривую.
Может быть, нас всех попутал чёрт
Жечь иконы? Право вхолостую
Жечь святых немой эквивалент,
Учиняя новые Голгофы;
Графов бить за графы, и за строфы,
И за исторический момент.