Борис Кригер - О грусти этих дней кто, как не я, напишет...

Что вот зальёт волна
И кончится метель…
Здесь только кровь да грязь,
И душит мёрзлый воздух,
А там покой и свет,
И тёплая постель…
И кто–то в синеве
Войдёт — не станет боли,
И если не простит —
Рассудит и поймёт.
Но как с ним говорить,
Нас не учили в школе.
Зато смогли вдолбить —
Рвать на огонь вперёд!
А если всё не так —
И мрак чернее сажи, —
Так вот идёт волна,
И ты глаза закрой…
Пускай кудлатый мир
Попробует докажет,
Что то не он, а мы
Исчезли под волной!

29–30 января 1989 г.
* * *

Головой мы упёрлись в сырой потолок,
Гробовой создающий уют.
Саркофаги квартир заготовлены впрок,
И со временем нас погребут.

Мы усердно жуём колбасу с огурцом,
Хоть идём на оправданный риск.
Но над вдрызг пронитраченным нашим нутром
Не поставит никто обелиск.

Нас взнуздали подпругой поборов, мытарств.
А не хочешь быть трупом — молчи.
Нас от нам же прописанных пресных лекарств
Обнищалые лечат врачи.

Нет теснее сплоченья взбешённых телес,
Чем автобусно–людный брикет
Из престижно оскаленных грудью принцесс
И скандальных старух средних лет.

Но блокадно–талонный замызганно тих
Серый город, засаливший высь.
Магазинно–пустынный, шаром покати,
И рублём хоть поди подотрись.

Ну, а если душа, так смешают с дерьмом
И приставят к виску пистолет.
И пристрелят, конечно, зато ты потом
Сразу станешь пророк и поэт.

Да, немало успешно наломано дров.
Всё кромешней развал и бардак.
Но до рвоты родная страна дураков
Оптимизмом убогим горда.

1988

Зазеркалье

Транзитно–растранжиренные троны
Зеркально–алебастровых эпох…
И с антикварно–подлинной иконы
Взирает веско инфантильный Бог.

Там непреложных истин рулевые
Курс держат в царство света и ума,
И многократно битые святые
Безвинных бесов холят задарма.

Там символ злоблаженного уродства —
Распятые проклятием родства,
И самый верный признак благородства —
Наличие безвестного конца…

Там шум фанфар побед людского улья,
И гулок одиночных камер тон,
Там струны, обрывающие пули,
Сверяют ежечасно камертон.

29–30 декабря 1988 г.
Осень

Ядовитая ткань покрывала
Теплогубой ухмылкой полна.
Для любви разве этого мало?
Разве этого много для сна?

Захлебнувшись обилием влаги,
Изумлением млея, кровят
Подозрительно трезвые маки
Средь банально увядших оград.

Бунт цветов, благодатное тленье,
Увяданьем уйми и раздень,
Окунувшись ветвистою тенью
В осенённую осенью сень.

В мутных кельях застенков–подполий,
Спёртый воздух и смрад — шансов нет!
В кулуарах шептанья доколе
Будет томно хрипеть шансонье?

Но тугие обозы идиллий
Одурманят упрямую боль.
Непристойно–застойный цвет лилий
Над преступно–доступной водой…

28–29 декабря 1988 г.

Петербург

Город умер. Раздалось затишье.
Том растрёпан, и голос понур
Четвертуемых четверостиший,
Абортивных аббревиатур.
Мозг расплющен. Он кажется площе,
Замурованный в кафель строки.
Сотрясает Дворцовую площадь
Торжествующий вздор. Изреки!
Оправдайся! Не мы ли молили,
Став немыми, кусая губ синь
В кровь, — "..in nomine patri, et filii
Et spiritus sanсti…» — Аминь!
Прав лишь тот, кто грядёт. Разве тёмно
За решёткою пальцев пяти?
Но эффект от мостов разведённых
Порождает дурной аппетит.
Пятернями растерзанный саван,
И поруганный в белой ночи
Град Петра, городская канава —
Склеп достойный. Он умер. Молчи.
* * *

Да будет так: открыт ломбард.
Как круг монеты ломкой, строгий
Квадрат лица. Сегодня строки
По матрицам перекроят.

Кустарь, и только. Можно ли
Уйти, едва отступят клёны?
Пусть разрумянят фонари
Мои следы клеймом калёным.

Уйти? Пусть разрядят наган
Салютом, молвя: «Умер? Странно…»
А месяц верным бумерангом
Воротится к моим ногам.

* * *

«Все кругом–избранники, но им
«тоже когда–нибудь вынесут
«приговор».
Альбер Камю, «Посторонний»

От клятв неумелых устав,
Я плюну в кортеж катафалков.
Мне ваш монастырский устав
Неблизок и приторно жалок.