Борис Кригер - О грусти этих дней кто, как не я, напишет...

* * *

Рунических знаков глухое звучанье
Забытых стихов и заброшенных мыслей.
На самом краю твоего окончанья,
На самом краю твоей ласковой выси
Я тихо дотронусь до кончиков пальцев,
До самых несмелых твоих ноготочков,
Ведь именно там начиналось, сознайся,
Всё то, что останется в нас в многоточьях…
Всё то, что ни время, ни руки, ни смерти
Отнять у живущих не в силах, не вправе,
Всё то, что в дешёвом открытом конверте
На серой таможне у нас не украли…
Там то, что мы знаем по стуку мгновений
И что наполняет межзвёздность пустую,
Там тихих дыханий твоих дуновенья,
Там ласковый шёпот моих поцелуев…

* * *

По странной аномалии, Руссо, Жан — Жак который,
Был совсем не русским.
Хотя его позицию я принял,
Как стержень в отношеньях с государством,
И государство тычет мне напрасно…
Ведь человек рождается свободным,
И в этом есть какое–то везенье,
Ведь если б он рождался недотёпой,
То не было б французских революций
И я бы до сих пор сидел в России…
Но человек рождается свободным,
И в самом древнем из извечных обществ —
В Семье — не гасят света до рассвета,
Поскольку принимают снова роды,
Младенца, что рождается свободным.
И по законам самосохраненья,
Отец устало выпивает водки,
Чтоб подлечить тугие нервы–плётки.
Но человек рождается свободным,
И водка здесь, пожалуй, не при чём.
И то, что мать, томясь в бездонных муках,
Не знает имени того младенца,
Неважно. Важно то, что на сегодня,
До регистрации в районном загсе
В столе смертей, чего–то там и родов,
Сей человек пока ещё свободен.
И возлагает первые заботы
На тех, кто несвободен стать свободным,
Поскольку нет свободы без Руссо,
А он давно расставлен по прилавкам,
По полкам и немыслимым советам,
Что мне уже не надо быть свободным…

* * *

Снизойди до меня,
До не очень простого примата,
Примотай мне крылища,
И я полечу, как Икар!
Я как будто не стар
И как будто бы не виноватый,
Что обычную пищу
Варю с примененьем огня.

Прометеем меня
Удивил бы, но есть зажигалка,
Удиви–ка ты лучше
Какой–нибудь песней стиха,
Сниспошли в потроха
Мне, где вечная, вечная свалка,
Что–нибудь, что покруче,
Чем просто даренье огня!

Потускли свою лампу,
Огромное чудо–светило,
Расскажи мне о мире
Иль просто со мной посиди,
А когда я усну, то поспи
Рядом вместе, и в тихой квартире
Вопреки Прометею
Все лампы мои погаси…

* * *

Не боится кожа моя
Обезвоживанья,
Не боится старения,
Потому что сирени я
Отдаю свой поклон,
То ли сам, то ли клон…
Берегясь разорения,
Ублажаю растения.
Опасаясь безбрачия,
Не напрасно ишачу я,
Разминаю, как сталь,
Непонятную даль…
Кораблями плыву
И мотаю канву,
Потому что времён,
Ну, а также имён
Не бывает достаточно,
Чтобы выразить ваточность
Наших шумных потех,
Не хвативших на всех,
Забывая их в прачечной,
Мы уходим наверх…
* * *

Если только шипенье в углах
Вы считаете праздничной песней,
Если только в погубленных строках
Вы не видите воя тоски,
То на самых пронзённых шипах,
На волнующих возгласах: «Тресни!»
Развевайте стихов моих прах,
Как Малевича чёрным мазки!

Дайте света хоть малость,
Продраться сквозь синюю повесть,
Как мне сладко страдалось
И как задыхался, готовясь
К остальному прыжку —
В два прыжка через пропасть,
Косолапя по полу в надежде
На искренний вопль:
«Подожди! Не ходи туда! Там высоко!»

Несмотря на мою шестипалость,
Хоть считал я их часто,
Обычно их пять, но мне кажется — шесть…
Как мне славно страдалось…
Не услышите: «Баста!»,
Если даже та пропасть —
Это всё, что мне было, и будет, и есть…

* * *

Я помню, как–то в тесных Альпах
Мы въехали в длинный туннель.
Сначала казалось — туннель как туннель,
Потом невероятно долго текли минуты,
Ещё, и ещё, и несмотря на скорость машины
Туннель не кончался. И когда казалось,
Что ну не может быть,
Должен же он когда–нибудь кончиться,
Он всё равно не кончался.
И тогда я подумал, что это и есть наша жизнь.
Или, может быть, наша смерть…
Потом туннель закончился, конечно.
Разом вспыхнули белые вершины
И чёрные мокрые скалы.
Были после и праздники, и не очень,
Но мне так и кажется: что–то
В этом туннеле было слишком уж долгое…
Может быть, я всё ещё в нём?