Александр Коренев - Черный алмаз

Беглецов, бойцов.

А тот всех мерит по единой мерке.

Подергивается белое лицо.

Но вот рассвет,

Оранжевый, червонный.

Он свое пламя над тобой вознес.

Как знамя штурмового батальона,

Где жизнь отдашь,

Но ордена вернешь.

1945—1970-е.

Все в телогрейках плетутся зеки,

Хотя давно миновала весна.

А на лагпункте по лесосеке

Трава неслыханно зелена!

Смолистых пней годовые кольца.

Вот отдохнуть бы, сойдя с тропы!

Слабеют бывшие комсомольцы

От синевы, от росы, травы.

И греет солнышко, греет косо.

Пни — это пляжи для мотыльков.

А в полосатых тельняшках осы

Пьют сок, как водку, внутри цветков.

Да многоярусные, как пагоды,

Ёлки возносятся в небеса.

А чуть в глуши попадутся ягоды,

Сразу вонзаются все глаза!

Хмелеют урки и придурки.

И зной, и плачут в лесу стволы,

То тихо скатываются по зарубке

Слезы янтарной густой смолы.

Южсиб, 1952.

И вот опустели лагеря —

Свилась проволока

Кольцами вольными.

Лишь пес по зоне бродит, скуля,

Оставленный конвойными.

Бараки разобраны,

Над синевой

Алебастровый месяц вылез,

Паясничает усмешкой кривой:

Не слишком ли поторопились?

Лишь белый клозет

Привиденьем немеет,

Где болотные кочки да ягель.

Осталась уборная как Монумент

Дистрофику и доходяге.

Здесь резал сквозь щели

Полярный снег,

Жгли щепки, харкали на пол.

И кто-то на мерзлой дощатой стене

Красную звезду нацарапал.

Свети же! Ни черти, ни кум не сотрут

Свободы заветный знак:

В единственном месте,

Где кровью срут,

Где окоченевает мертвяк.

1957.

Минводы, ночь, бронзовый Сталин.

Вдруг разражается гроза.

Кинжально молнии заблистали,

То тут, то там тополя кроша.

Разряд! Молния ударила свыше.

Изломанными концами летя,

Как свастика, глаза ослепивши,

Над черной глыбой фигуры Вождя.

1957.

Лучше б — немцами,

Как лазутчик,

Лучше б плюнуть

В лицо палачам

Но в сто раз фантастичнее, жутче:

Пулю в грудь от с в о и х получать!

И предателя клеймо

Уносить, погибая,

С т р а ш н о...

Ваша смерть в ГПУ, все равно,

Не нелепа и не напрасна!

По заслугам, а не огульно,

Власть рубила вас напролом.

И не просто

«Ошибки культа»:

Бой библейский — добра со злом.

Так мстит подлость — горенью гения.

Ненавистен им — свет любой.

И не культа злоупотребления:

Вечный бой!

Да, все тот же, хотя и скрытый,

(Вам гордиться б такой судьбой)

Света — с тьмою,

Правды — с кривдой,

Спаса — с дьяволом

В е ч н ы й б о й!

1957.

Проходили в пальтецах, как тени,

Группки вдов и жен врагов народа.

Разные, любых происхождений...

Вдоль перрона.

Да и чьи-то дочки, и поменьше,

Из простых квартир и общежитий.

Господи, за что их гонят, женщин?

Дяденьки, за что, скажите?

Товарняк, ему в такую даль идти!

Дождь с крупой хлестнет по окнам косо.

«На кого ж детей вы покидаете?..» —

Запоют колеса.

Застучат колеса, буксов сверки,

То не я, не я... Я что? Комар.

Мама моя, левая эсерка,

Мудро померла еще сама.

Рать конвойных, гарных, прыщеватых,

Размещала их гуртом, зараз,

И хозяйственно увещевала:

«Тихо! Вот вам веник, таз.»

Дрогнул поезд, дернулись вагоны.

Все затосковали, в окна глядючи.

«На восток за что, за что их гонят,

То колеса, — за которых дядечек?»

Опечален был товарищ Сталин:

Кое-кто, мемории творя,

Ненаучно роль его представил

В незабвенные дни Октября.

Те ж, кто историческую истину

Исказил... Но вот гудок опять.

«Костик, там с веревки…

куртку... выстиранную...» —

Крикнуть силится мальчонке мать.

И стучат, стучат колеса долго...

Ночью, с досок, шепоток бессонный.

Да порой схоронят у пригорка

Трупик чей-то, вовсе невесомый

И все тянется в снега большие,

Вдаль состав, на вышке пулемет..

Голосами бабьими Россия

Из вагонов каторжных поет.

1957.

Умирают раньше всех

Самые светящиеся, лучшие!

Хамства, лжи вся эта карусель

Их сильнее мучает.

Те, что не жалели для других

Молодой души своей и доблести.

Жизнь в ответ и убивает их

По закону подлости.

В мире тлей и мире комарья

Тлеющий преуспевает рьяно.

А кто так и светится, горя,

Тот сгорает рано.