Дмитрий Щедровицкий - Мой дом – бесконечность

У книг в многоцветном и вольном плену,
Почувствовав сумрак и сырость,
Ты встал – и в оконную тьму заглянул,
Но будущее не открылось:
Страх тихо стекал по стеклу, словно клей,
Судьбы заполняя бездонность,
Но множество книг отразилось в стекле,
И дождь заслонив, и бездомность.

Не Кельна зубцы, не мечети Алеппо,
Не солнца колонны, где Данте скорбел,
Но город – кусок ноздреватого хлеба,
Ты – люлька, надгробье, опять – колыбель…
Не в силах исчезнуть и сбыться не в силах,
Твой мир барабанный и громок, и пуст —
Так ведьма тебя на костях замесила,
И вжился январь в перемолотый хруст.
Ты рухнул – как лист на попранье колесам,
Грядущее время успевший проспать…
Проходим вдвоем по мостам безголосым.
Ты жив только нами, поющими вспять.

Ловила скитальцев далекая Вена
Стремглавьем небес – наподобье сачка.
Порхал мотылек, по-дневному надменный, —
Подвижная точка над «и» стебелька.
И самые чуткие слышали: сумрак
Густел, как Иисус ни старался Навин…
И молча глядели в бассейнах и Луврах
Печальные антики с телом живым.

Что же нас тянет остаться в Стамбуле?
– Розовый куст призывной.
Это звезда, недоступная пуле,
Взглядом следит за мной.
Что окликает нас чаще и чаще?
– Разве глухая сирень.
Это монах, в наши души смотрящий,
Не вставая с колен.
Только жасмин сновиденьем продлится…
Что не дает уцелеть?
– Это к тебе обращенные лица
Горьких прожитых лет.

В широкой лодке перевозчик мертвых
Везет сегодня одного меня,
И желтый берег в шестигранных сотах
Прошедшим пахнет, сладостью маня.
Ужели, тело, ты – ладья Харона,
И грустный ум плывет не первый год
Вдоль берегов всемирного урона,
В блаженной смерти одинок и горд,
И все, кого я ненадолго встретил,
Игрой тумана были на воде,
И шепчет старец: «Нам не нужен третий,
Мы и вдвоем – повсюду и нигде…»

Как тот цветок и отраженье страсти
В невозмутимом озере зрачка…
Как свет, упавший в зеркало с обрыва,
Свое лицо в воде разъял на части, —
Так мудрецы, державы и века
Запомнили безумца взгляд счастливый,
И трепет в предвкушенье высшей власти —
И гордую улыбку Двойника!..

…Гремящим ударом диска
Созвездья сдвинуты с мест,
И небо чрезмерно близко —
В осколках лежит окрест.
И я, истекая кровью,
Склоняясь душой к ручью,
Невиданной, нежной новью
Из крови своей встаю.
До нашей встречи, Аполлон,
Во времени бездомном
Я замутненным был стеклом
И сомкнутым бутоном.
И я молил тебя: «Согрей!» —
И вкруг луча обвился,
А ты учил меня игре,
Чей строй превыше смысла,
И ты глядел с пустых высот,
Мой обрывая выдох, —
Так смотрят пчелы, чуя сок
В цветах полураскрытых…

С овцами, как при Лаване,
Утром гуляет облако,
И не поймет никак
Мальчик: зачем подолгу
Скрываются те созданья,
Что длят плодов созреванье
В бесплотных и крепких руках?
Вроде бы – спрятаться негде,
Пусто, деревьев мало,
А за небесной твердью
Скрываться им не пристало, —
Ведь на одних Сильфидах,
На их бытии высоком,
Явленной жизни круг
Держится – вдох и выдох,
И наливаются соком
Яблоки на ветру.
Вдруг – откровенье, оклик…
После сомнений долгих
Он на призыв идет…
Там, во дворце высоком,
Воздух подобен сотам,
Зренья густеет мед…

А когда подымается дым
После каждого слова,
И вокруг, словно смерть, недвижим
Хмурый воздух соловый,
Непослушными пальцами мысль
Не удержишь – уронишь…
О, зачем ты столетьями тонешь?
Хоть сегодня – очнись!
Если холод иглою прошил
Загустевшее сердце,
Если в небе давно – ни души,
Если некуда деться,
Кроме этой звезды земляной,
Лубяной, заскорузлой,
Если судеб не рубится узел, —
Хоть не плачь надо мной.
Мир сгущенья и таянья.
Мир Той любви неоткрытой,
Для которой и рай был не мил,
От которой защиты
Нет во тьме гробовой, и нельзя
До конца расквитаться.
У одра холодеющих станций —
Загляни мне в глаза.

…Еще живем. Еще таим подробность —
Песчинку мига – от морской волны,
В которой все нежившие равны.
Еще бежим от родины в безродность.
…Ты помнишь, как на набережной той
Переходили вещи в отраженья,
И наши лица чувствовали жженье
Души миров – как солнце золотой?
Тогда, взлетев, оттаяли слова
И закружились над слепящей гладью…
Того божественного полдня ради —
Завесы снов со смерти не срывай.