Александр Милитарев - Охота за древом. Стихи и переводы

Y como el toro tú, mi sangre astada,
que el cotidiano cáliz de la muerte,
edificado con un turbio acero,

vierte sobre mi lengua un gusto a espada
diluida en un vino espeso y fuerte
desde mi corazón donde me muero.

Когда коррида проревет к финалу (17)
и вена, вздувшись, лопнет как струна,
узнает бык: у смерти вкус вина,
которым жизнь, жалея, обделяла.

Фонтан сердец забьет из раны алой,
пучину сердца осушив до дна,
и накренится над песком сосна,
и глыба камня рухнет с пьедестала.

Ты, кровь моя, живучая как бык,
с утра наполнив кубок неизменный
тончайшего старинного литья,

саднящим вкусом стали под язык
сочишься влагой горькою и пенной
из сердца, где скопилась смерть моя.

No me conformo, no: me desespero (20)
como si fuera un huracán de lava
en el presidio de una almendra esclava
o en el penal colgante de un jilguero.

Besarte fue besar un avispero
que me clava el tormento y me desclava
y cava un hoyo fúnebre y lo cava
dentro del corazón donde me muero.

No me conformo, no: ya es tanto y tanto
idolatrar la imagen de tu beso
y perseguir el curso de tu aroma.

Un enterrado vivo por el llanto,
una revolución dentro de un hueso,
un rayo soy sujeto a una redoma.

Я не смирен, о нет! Я изойду (20)
лавиной жгучей лавы, что попала
в острог висячий вместо птахи малой,
быком взъяренным в конскую узду.

О, я припал к осиному гнезду
тех жадных губ, чье гибельное жало
сочило яд и сердце мукой сжало,
и в сердце сжался я и смерти жду.

Я не смирен – я обречен ползти
как пес по следу твоего дыханья,
молясь на идол поцелуя в страхе.

Я – бунт свирепый, вспыхнувший в кости.
Я – заживо закопанный в рыданье.
Я – молния в смирительной рубахе.

Once upon a midnight dreary, while I pondered weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
««Tis some visitor,» I muttered, «tapping at my chamber door —
Only this, and nothing more.»

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore —
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore —
Nameless here for evermore.

And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
««Tis some visitor entreating entrance at my chamber door —
Some late visitor entreating entrance at my chamber door; —
This it is and nothing more.»

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
«Sir,» said I, «or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you» – here I opened wide the door; —
Darkness there and nothing more.

Как-то ночью в полудреме я сидел в пустынном доме
над престранным изреченьем инкунабулы одной,
головой клонясь все ниже… Вдруг сквозь дрему – ближе, ближе
то ли скрип в оконной нише, то ли скрежет за стеной.
«Кто, – пробормотал я, – бродит там в потемках за стеной,
в этот поздний час ночной?»

Помню, в полночь это было: за окном декабрь унылый,
на ковре узор чертило углей тлеющих пятно.
Я не мог уснуть и в чтеньи от любви искал забвенья,
от тоски по той, чье имя света лунного полно,
по Лино, по той, чье имя в небесах наречено,
той, что нет давным-давно.

А шелков чуть слышный шорох, шепоток в багровых шторах
обволакивал мне душу смутных страхов пеленой,
и глуша сердцебиенье, я решил без промедленья
дверь открыть в свои владенья тем, кто в поздний час ночной
ищет крова и спасенья в этот поздний час ночной
от стихии ледяной.

Быстро подойдя к порогу, вслух сказал я: «Ради Бога,
сэр или мадам, простите – сам не знаю, что со мной!
Я давно оставлен всеми… вы пришли в такое время…
стука в дверь не ждал совсем я – слишком свыкся с тишиной».
Так сказав, я дверь наружу распахнул – передо мной
мрак, один лишь мрак ночной.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, «Lenore?»
This I whispered, and an echo murmured back the word, «Lenore!» —
Merely this and nothing more.