Александра Родсет: Погода в апреле. Стихи и переводы

я как книга.
я исключительное издание
для тебя одного,
подписанное дарственной надписью,
другим разрешается только
смотреть на обложку,
тебе – перелистывать, трогать,
читать, шевелить страницы…
читай меня,
заучивай наизусть,
словно я томик стихов
или редкая пьеса Шекспира,
а я втихомолку,
ночами,
на книжной полке,
буду дописывать
строфы, страницы, главы,
чтобы тебе никогда
не могло наскучить
читать, перелистывать,
трогать мои страницы…

Не хочу возвращаться
в реальный мир —
меня там никто не ждет.
По эту сторону двери – сад,
по ту – лишь стол и комод.
Лишь стол и комод,
и пустой пузырек —
как памятка, что сюда
единожды может попасть любой,
повторно – уже никогда.
Тут есть волшебство
и налаженный быт,
и белого чистит коня
тот, кто всем сердцем умеет любить,
кто ценит и верит в меня.
А там, за дверью, пустая тоска —
как накипь на супе дней…
Красную, синюю надо брать?
Мне ту, что не надо, Морфей.

Есть две исконные печали:
Любовь к Не-тем, любовь Не-тех,
И если вы о них не знали,
Вы, видимо, счастливей всех…
Не-той дорогою спеша,
С Не-теми вы идете рядом,
А Тот-кто-нужен, чуть дыша,
Украдкой вас проводит взглядом,
Но вам об этом не узнать —
Вы где-нибудь Не-там, впустую,
Не-тем даете вы понять
О том, что Те не существуют,
И зазеркалью по утрам
Вы улыбаетесь натужно,
А жизнь какая-то Не-та.
И точно, что не Та-что-нужно.

Они говорят, что дважды в одну
Реку никто не входит.
Они умнее и лучше меня,
Наверное, знают жизнь.
Ты только к речке – тут сзади кто-
нибудь за плечо тебя тронет:
«Не стоит. Дважды нельзя. Аминь.
Присаживайся. Садись.
Тут взрослые люди свой труп врага
Сидят и ждут месяцами,
Они рассматривают волну,
В том мудрости дофига,
Потом – всегда есть риск утонуть.
Ты, право же, не желаешь,
Похожей стать на чей-то чужой
Заждавшийся труп врага?»
Должно быть, к мудрости – мой позор —
Мой разум не тяготеет,
Мне хочется дважды в реку, и пусть
Там лед лежит, как стекло,
И сколько воды утекло с тех пор,
Значения не имеет,
И, кстати, мне чаще хотелось знать,
Куда ее утекло.
Возможно, догнать бы, сказать: «Вода,
Пора бы остановиться,
Зачем ты все время бежишь, вода?
Задумайся, дай ответ!
Чего тебе не сидится на
На чем тебе там сидится?
И что мне делать с самой собой —
В чем цель, если цели нет?»
Вода не ответит, молчат мудрецы,
И враг промолчит, иначе
Он, проплывая, будет не труп,
И снова потерян день.
А если дважды в реку нельзя,
То это совсем не значит
«Не плавать», «не мыться» и прочие «не».
Давайте пойдем в бассейн.

Мне надо привыкнуть,
что позже они вырастают.
Сначала-то кажется:
будем в индейцев играть.
У нас много дел —
то пираты с утра нападают,
то к вечеру надо
зарытые клады искать.
На завтра по плану
пещеры и поиски гномов,
попрыгать с утеса,
пугая русалок на дне.
А кто-то из наших вдруг раз —
и окажется взрослым.
И тут же забудет
дорогу на остров во сне.
Я нашим скажу: «Не рыдайте!
Так с вами не будет!
Взрослеть мы не станем,
мы здесь поселились навек!» —
но знаю, что вру.
Через месяц дорогу забудет,
наверное, Том. Или, может быть,
маленький Джек.
Лишь точно – не я.
И, конечно, не милая Венди.
В ней искра такая —
размером с хороший маяк.
Она же – как я,
в ней огонь никогда не истлеет…

…Мне надо привыкнуть.
А я не привыкну никак.

Странное дело.
В один дневник пишется,
а в другой нет.
Бумага, чернила те же
и там, и там,
в смысле, их отсутствие одинаково,
назови его diary, twitter
или вообще какой-нибудь
instagram.
Ведь что такое дневник,
если
вы в нем не верещите
о том, что кого-то
развлекает или смешит:
порезать душу на тряпочки,
вывесить —
смотрите,
какие цветные тряпочки
из моей души!
Всю пряжу судьбы
разобрать,
разложить на нити,
поставить вентиль
на собственный кровоток,
и, как долбаный археолог,
потом восклицать:
смотрите,
какой в моей голове
найден
хорошенький черепок!
Играть водевиль
на сцене
анатомического театра,
без ложной надежды
оставить
в истории некий след.
Искренность —
вид фиглярства.
Тем более непонятно,
почему в один дневник —
пишется,
а в другой таки нет.