Андрей Драгунов - Место. Стихотворения

Меня не узнают соседи в коммуналке,
когда я выхожу на кухню рано утром,
и каждый раз твердят, что им немного жалко,
что прошлый их сосед исчез… совсем как будто.
Я их готов понять, когда над газ-плитою
я потрошу себе яичницу на завтрак…
их взгляды сквозь меня… и фразы за спиною,
что обещают дождь с порывами на завтра.

Мне больше не нужно теперь о тебе говорить
с моими друзьями – вода прочертила границу,
сместив в оглавлении первую нашу страницу,
сменив на верёвку холщёвую тонкую нить…
Ты больше не будешь писать – я сменил адреса,
я съехал из дома на площади с красным театром,
где даже в ночи доносились чужих голоса,
где Лёва и Вова глумились над классиком Сартром.
Я всё пережил, мне теперь предостаточно дней
дожить до старения и не скукожиться раньше,
как некогда там, на Мясницкой, где время быстрей
течёт до Лубянки и, кажется, несколько дальше.

Мне в магазине подарили кошку —
я взял её, не думая, что будет
со мной потом. Страдая понемножку,
она лакала молоко на блюде —
другой посуды не случилось в доме —
большой поднос – какой-нибудь тарелки
не оказалось. Блюдечко – не помню,
когда разбилось, сделавшись из мелкой —
гранёной миской. Доброе созданье
мурлычет, засыпая на подушке
в углу дивана. Ровное дыханье
становится теперь совсем неслышным.
Гляжу не это перевоплощенье
моей берлоги, думаю о прошлом —
как жил один, почти что без волнений,
но с мыслями о чём-то о хорошем.
О светлом будущем, об отпуске в апреле
или в начале солнечного мая,
но глупо как-то всё, на самом деле,
и кошкин дом, наверно, не случаен —
среди бумаг и вековечной пыли,
хранимой, как несметные богатства,
в том тридесятом, что давно забыли
и принимают вовсе не за царство
теперь уже. Комочек рыжей шерсти,
спустя мои полжизни, занимает
моё пространство и теперь до смерти
он на моей подушке отдыхает.

Мне в чёрном телевизоре смешно
глядеть на страсти новых очевидцев —
не попадая даже в «молоко»,
они стреляют с радостью убийцы,
«сорвавшего заказ» за три рубля.
За три копейки старыми деньгами,
а после под баян и под «ля-ля»
слагают гимны с новыми словами
и тешатся – как всем им повезло
дожить до перемен, до кабинета
отдельного, соратникам назло,
кому не так, как им сошлись планеты.
И звёзды ссыпались сплошным дождём в карман.
Кому-то на погоны и мундиры —
наградами. Полковник снова пьян,
пока его гуляют командиры —
постарше званием. Он рубится в «очко»
с другим охранником – непыльная работа
для соглядатая, пока ещё кино
не кончилось и жить ещё охота
не так, как все. Непыльный вариант —
уйти на пенсию, на даче в Подмосковье
сажать капусту и, как арестант,
ждать извещения – куда-то в преисподню.

Мне место для жизни досталось среди обветшалых,
раскисших за время домов, среди старых деревьев,
частично порубленных, в чём-то уже небывалых
в своём воплощении и со следами старенья.
С почти невозможными ветками с маленькой птичкой
на фоне листвы, сохранившейся дольше пейзажа,
как некогда кем-то зажжённая чёрная спичка —
горит до последнего, не замечая пропажи,
как будто оплошность какая-то или ошибка
случилась, пока разгоралось горячее пламя
и жизнь догорала, расстроившись из-за попытки
согреться на холоде, то есть – хотя бы руками
дожить, дотянуться, дотронуться до продолженья —
пусть даже не птички на ветке – она восвояси,
в листве оставаясь каким-то незримым движеньем —
на что, наблюдая за ней, я, наверно, согласен —
какой-то историей, что непременно случится
и в этом пространстве, к рисунку себя примеряя, —
домов и деревьев, как списку с последней страницы —
кто здесь остаётся, что жизнь продолжает за краем.

На Пасху яйца, хлеб и поцелуи
с малознакомыми, какие-то подарки.
И пчёлы первый мёд приносят в улей.
И в первый раз, наверное, так жарко
за всю весну. И радостные лица
мелькают среди множества прохожих —
чужих друг другу – чтоб остановиться.
А в булочной достаточно пирожных
с цветной посыпкой. Солнечное утро,
воскресный день… но завтра понедельник,
но всю неделю – перезвон, как будто —
Христос Воскресе, и звонарь-бездельник —
не успевает посвящать округу
в свои дела мирские ежечасно.
Подарки, что подарены друг другу
к делам Господним вовсе не причастны.