Андрей Драгунов - Место. Стихотворения

Измученная штора на окне
взрывается при каждом всхлипе ветра —
перед дождём естественно вполне
такая ситуация. Согрета
бывает только светом изнутри
и иногда участием домашних,
не склонных к сантиментам и к любви,
как утро к переменам дня вчерашним
не склонно ныне. Ткань хранит тепло,
доставшееся ей, как по наследству,
от старой лампы. Если б повезло —
могла б лежать, как скатерть по соседству,
а не торчать, как пугало в окне
с печальным видом вечного страдальца,
что жжёт бумаги на своём столе
в кофейном блюдце, обжигая пальцы.
И смотрит вдаль, как будто у него
надежда есть отсюда переехать —
на самом деле пыльное окно
за занавеской – торжество успеха
недолгой жизни. Призрачная даль,
пригодная для песен и рыданий,
маячит где-то, пробуя печаль
свести на нет дождём и расстояньем.

Как в какую-то комнату, выйти в пространство двора,
будто из коридора, ослепнув от солнца и ветра
с пыльной завязью мусора, что поднимает с утра
похмелившийся дворник метлой из поломанных веток.
Выйти и обнаружить, как некую правду понять,
что опять всё кончается этим убогим пространством,
что уже никому, ни за что, никогда – не отнять,
потому что тебе только это и нужно, как вечером «здравствуй!»
по приходу домой, где уставшая за день жена,
старый кот на диване, приёмник с последним известьем
о какой-то трагедии, что возмещает сполна
все старания варваров – лет эдак, думаю, двести
или триста уже… Только лампочка под потолком
неизменна в желании выжить, дожить до ремонта,
что полжизни уже – на потом, на потом, на потом —
как пейзаж во дворе, ограниченный лишь горизонтом…

Рисунок оставьте в покое – не перечертить
строение сердца в последнем его вычитанье —
так картографически тянется тонкая нить
сосудов изношенных в тихом, нелепом роптанье.
Так время куражится с клапаном – чтоб не застал
в немом изумлении. Медленно, капля за каплей
давая возможность картину, что долго хранил,
запомнить подробное, но долговечнее – вряд ли —
как, собственно, время. Рисунок лишь только хранит
несложную карту движения и остановок
случайных в пути… Только доктор печально глядит,
что как будто бы так всё и кончится – без недомолвок,
без каких бы то ни было тайн и случайных чудес.
Продолжение перечня в старом, засаленном списке —
это, как продолжение в луже печальных небес,
то есть, тех облаков, что, как точки, в прощальной записке.

Когда вино состарится совсем,
и едкий уксус протечёт на землю,
где виноград, который дал им всем —
и жизнь, и солнце, и того, Кто внемлет
немым мольбам – не стоит ничего
такая бочка – ссохшееся семя,
разбавленное временем вино —
то, пережившего старенья
своих же дел – он даже не успел
испить вина – состарился до срока —
он, смерив жизнь, остался не у дел.
А с бочками извечная морока —
как с завещанием. Земля хранит тепло
того, кто выпил, или – кто остался
хранить её. Кого там занесло
в такую даль, уставшего от странствий,
от похождений. Ягоды опять
летят на землю. Дети собирают
в горсти созревшие – и это не отнять!
Вино в подвале тихо умирает…

Кого я жду? Кто должен подойти
к назначенному месту? Кто записку
мне передал? Кто так свернул пути,
чтоб оказаться здесь, сейчас – так близко?
Кто сплёл концы верёвок и ветвей
деревьев, что в округе прорастают
после зимы, наверное, быстрей,
чем грязный снег под лавочкой растает?
Кто так всё сплёл, что даже не найти
начальной точки, чтобы оглянуться —
откуда вышел и куда идти,
тем более, но точно – не вернуться
теперь уже? Означенный предел
маячит здесь, сейчас, среди деревьев…
и что кого-то я не разглядел —
зачтётся мне, когда откроют двери.

И жёлтая бумага навсегда
останется хранилищем отваги,
какой-то боли или, как всегда —
для записи на скрепочке бумагой
линованной.. Какие-то листы,
исписанные частым многоточьем —
за время долгое совсем не так чисты,
как, может быть, хотелось бы. И точно —
не так ровны. И это – не отнять,
не спутать с пачкой, купленной бумаги,
которую никто ни рвать, ни мять
не собирается… ни жечь в глухом овраге.